Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая модель «новой женщины», как показывают исследования, ей посвященные[1549], была весьма популярна в левореволюционной среде, к которой принадлежали родители Луговской. Эта модель, безусловно, была знакома и самой Нине: хотя имя Коллонтай или словосочетание «новая женщина» ни разу не встречаются в ее дневнике, ссылки на концепцию «новой женщины» можно видеть в таких, например, пассажах:
Женщины так односторонне и узко развиты, а мужчины, даже самые посредственные, отлично умеют всем интересоваться. Бесспорно, здесь играет видную роль ужасное наследство, которое оставило нам старое поколение. А может быть, женщина просто глупее? Это тяжелый вопрос для меня. Даром ничего не получишь, необходимо добиваться равенства с мужчинами. А разве мы, женщины, добиваемся?! Мы сидим в своей грязной яме, вырытой десятками веков, и кричим фразы, которые для нас «придумали» мужчины: «Да здравствует равноправие», «Дорогу женщине». Никто из нас не дает себе труда подумать о том, что это только фразы, часть успокаивает этими словами свое женское самолюбие, а другую часть (и большую) просто не оскорбляет такое положение (запись от 28 октября 1936 года)[1550].
Принять безоговорочно названную модель фемининности Нине мешают не только зависимость от романных стереотипов и мнения подруг, но и отношение ее родителей к подобному пониманию роли женщины. Дело в том, что самые авторитетные для Нины люди — мать и особенно отец, предстающие как образцы революционеров и борцов за передовые идеи, — в гендерной сфере привержены, как ни странно, очень «отсталым» взглядам (так это видит и описывает Нина). Мать внушает дочерям идею мужского превосходства и страх перед мужчиной — потенциальным насильником. Описывая свои девичьи тревоги во время одиноких прогулок, Нина пишет:
И кто виноват? Мама. Зачем она мне с ранних лет внушала этот постыдный страх перед ними, не позволяя ходить одной? Как мучительно было сознавать свое бессилие и ничтожество, невольное и полное подчинение мужчине! Как вырваться из этого подчинения, когда ты всегда находишься в их власти? Из-за этой боязни я теряла прекрасные минуты и даже часы уединения в лесу и поле. Я боялась возможности встретить «мерзавца», который вдруг возьмет и оскорбит. Есть еще время переделать себя, и я буду бороться, как только представится возможность (запись от 22 декабря 1933 года)[1551].
Но еще больший ужас, чем встреча с мужчиной в лесу, у Нины вызывает необходимость или даже возможность повторить материнскую судьбу, которую она изображает как медленное самоубийство путем принесения себя в жертву мужу и детям. Мать
похожа на заработавшуюся ломовую лошадь, которая уже по инерции ходит целый день в жесткой упряжке и возит тяжести, хотя сил нет, и по привычке покорно и терпеливо терпит побои. Мама знает свой долг и будет выполнять его до тех пор, пока совершенно не лишится сил, пока не умрет. Собственное ее «я» и все прочие заботы стоят на втором плане, и если есть время исполнять их, она исполняет, а нет — она спокойно и самоотверженно старается забыть их. ‹…› Мама всю жизнь положила на нас ‹…› А дочери, которым посвящена и на которых загублена вся жизнь, ходят задрав носы и не желают ничего видеть дальше своей маленькой подленькой жизни. Они воображают, в особенности младшая, что недаром созданы для этого света и что одарены необычайными талантами, поэтому грешно тратить время на такие вещи, как уборка по дому, маленькая помощь маме, чтобы утешить ее. Они не желают штопать свои вещи и стирать их и ходят, как нищие, грязные и неряшливые. Три бездушные эгоистки, не любящие мать. А вы загляните в их душу. Боже мой! Чего только нет там? Какие возвышенные и прекрасные идеи, какие мысли и планы! Сколько самоотверженности и героизма, когда, удобно лежа в мягкой постели, они мечтают о своем будущем! (запись от 17 января 1936 года)[1552].
Хотя, как видно из процитированного фрагмента, Нина сопереживает своей маме, в ее записях виден страх идентификации с ней, о котором писали феминистские психологи, отмечая, что девочке необходимо приложить специальные усилия, чтобы преодолеть идентификацию с матерью и развиться в достаточно дифференцированную личность[1553]. Легализацией права на другую женскую судьбу является как раз подчеркивание разрыва с традицией материнского самопожертвования, выбора для себя иной, новой, модели женственности:
Я часто задаю себе вопрос ‹…› должна ли я бросить всякую физическую работу и отдаться науке, перестать обращать внимание на укоры мамы, на то, что она, усталая и постаревшая, начинает варить обед, а я сижу и читаю. Или наоборот — во всем помогать ей, быть прилежной дочерью и женщиной, зато навек остаться глупой посредственностью. Нет, ни за что! Я должна доказать, что женщина не глупей мужчины, что она теперь тоже станет человеком, будет работать и будет творить. Я знаю, что думают мужчины, как высоко они ставят себя и как их оскорбляет, если женщина победит их в чем-то. И вот доказать им, что мы победим, что у нас головы не только мальчиками и тряпками забиты, хочется (запись от 17 ноября 1935 года)[1554].
Но еще труднее, чем избавиться от власти материнского образца, оказывается противостоять «закону» отца, с которым у Нины отношения очень сложные, но он, безусловно, главный для нее авторитет и часто является косвенным адресатом записей ее дневника. Одной из самых болезненных для Нины проблем является то, что отец, который дает собственной жизнью пример самостоятельности, свободы и бунта, не применяет эту мерку к женщинам (а значит, и к ней). Ей кажется, что отец презирает ее и сестер именно потому, что они женщины:
Мы сами о себе невысокого мнения, но еще более низкого мнения о нас отец. Он вообще ругает всю советскую молодежь, а мы для него самые глупые, неразвитые и ограниченные во всем люди. Этому еще способствует и
