Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знаешь, я решила, что не стоит сейчас беспокоиться насчет того, что не примут во флот. Нам еще 4 года учиться, за это время еще многое переменится. Во всяком случае, я усиленно работаю над собой и хочу выработать из себя человека, годного для морской жизни. С начала этого учебного года я еще ни разу не плакала, потому что:
«Чайки в море плачут,
Но моряк не плачет никогда!»
После осмотра «Комсомольца» у меня очень большой подъем (настроения). Я даже не знаю, откуда у меня столько силы, столько желания работать. Мне кажется, что я сейчас могу заниматься ночи напролет. Нажму на алгебру, на языки! А ведь это самые необходимые науки в нашем деле. Подготовлюсь сейчас. А там видно будет. Не пустят по-хорошему, пройдем со скандалом! Ведь знаешь:
«Кто весел, тот смеется,
кто хочет, тот добьется,
кто ищет, тот всегда найдет!!!»
(из фильма «Дети капитана Гранта»).
Это теперь мой девиз. Под ним я намереваюсь пройти всю эту четверть, весь этот год. Присоединяйся ко мне ‹…›! Ведь мы с тобой всегда были вместе, заодно. Бодрость прежде всего![1513]
Насчет «переодеться в мальчика» — это случилось с ее младшей сестрой в самом раннем возрасте, и тут, конечно, ответственность за перемену гендерной идентификации лежит прежде всего на ее родителях. Вот отрывки из разговора с этой женщиной 1928 года рождения:
Родители ждали мальчика. Мое первое воспоминание — меня, одетой в мальчиковый костюмчик. Помню, мы ехали в Детское Село, я сидела у окна. Меня спросили: — Ты кто? Я ответила: Я — мальчик Вова, — и я себя очень долго воспринимала как мальчика. В трудных случаях сама себе внутренне говорила: «Ну, Вовка, держись!» Сестра ехидно смеялась надо мной, когда заставала глядящейся в зеркало. Волосы были густые и длинные, ужасное деяние — расчесывать. Я ненавидела косички. Если платье было с рюшечкой, то сестра — а она была главным авторитетом — относилась к этому презрительно. Когда я стояла перед зеркалом, рожи корчила, она говорила: «Ну, ты — мещанка, ты барышня. Хочешь из себя кисейную барышню изображать». Слово «барышня» или «кисейная барышня» — это было в кругу пионеров или даже октябрят позорно.
Мне внушали, что быть барышней — это буржуазные отрыжки. Когда папин коллега (в 1941 году, девочке тогда было 13 лет. — Н. М.) назвал меня барышней, это было как удар под дых, как самое последнее унижение. Я ответила: «Я не барышня, я — товарищ», — чем очень его обескуражила. Меня и моих девчонок и мальчишек воспитывали в стиле Гайдара. Когда я приехала на работу в тайгу, мы разговорились с товарищами из Таллина. Какая у кого семья была. Меня в семье воспитывали в стиле Гайдара. Я общаюсь со своими бывшими одноклассницами из седьмого класса: мы ржали над всякими проявлениями сентиментальности, женственности. Мама меня учила зашивать и делать швы стежками. Я до сих пор зашиваю с трудом.
У нас в классе была девочка очень красивая, красилась, стала беременной. Это был 9-ый класс после блокады. С 43-го года, когда офицеры стали носить погоны, Сталин дал понять, что у нас не просто страна, а империя. После войны, после того, как девочки стали носить формы, ввели раздельное обучение. Объяснили девочкам, что они — девочки, а мальчикам, что они — мальчики. А до этого — «военная тайна», все одинаковые[1514].
Все одинаковые — так ли? Уничтожение гендерных различий шло по линии превращения девочек в мальчиков, а не наоборот. Унисекс не переставал быть неким гендером, только этот гендер шел вразрез с тем, что до этого времени считалось принадлежностью гендера женского.
Интересно, что как раз в это время появляется рассказ Андрея Платонова «Семен», в котором показывается полная противоположность гендерной переориентации девочек, а именно — необходимость гендерной переориентации для мальчика. Мать Семена, умирая, дала ему вместе со своим благословением и силу воспитать оставшихся на его попечении братьев и сестер. Однако эта сила не срабатывает до тех пор, пока Семен не прибегает к волшебному средству, которым оказывается ее собственная одежда. Надев материнский капот, Семен перестает быть ребенком и более того — он перестает быть мальчиком, существом мужского пола. Теперь он — волшебное существо, дух-охранитель, почти мать или дух матери, помогающей своим детям из гроба. Он сам становится подобием той волшебной куколки или коровы, которая помогала детям-сиротам в сказках. Л. Леви-Брюль называет эту особенность мифологизирующего мышления партиципацией[1515]: раз мать носила платье, платье становится частью матери. То, что для этого превращения понадобился трансвестизм, указывает на глубокие религиозные корни платоновского рассказа. Как пишет в своей книге «Богини» Й. Шрайер, переодевание мужчины в женское платье было одним из обычаев эпохи перехода от матриархата к патриархату, когда мужчина считал, что только идентификация с богиней может принести ему счастье и «освятить» его[1516].
В
