Воспоминания одной звезды - Пола Негри

не зависела от успеха моей последней кинокартины. Она была прочной и всегда искренной. Их любовь к друзьям не имела никаких дополнительных условий, связанных с возможной неудачей и плохими кассовыми сборами…

Как раз в тот период, что я жила в этом замке, мне позвонил туда Карл Леммле, глава Universal Pictures, с предложением подписать контракт на съемки фильма. Его киностудия была аффилирована с одной немецкой кинофирмой[321], и Карл хотел, чтобы я сыграла роль в картине, которую будут снимать в Берлине.

Гитлер уже начал навязывать свою волю всему миру, и я вспомнила описания доктора Эйнштейна, касавшиеся того, какие процессы уже начались в Германии. Я воскликнула:

— Зачем вам нужно отправлять меня в Германию? Ведь я нашла свое место здесь, в Америке, и для жизни, и для работы. Зачем мне возвращаться туда и начинать все с начала?

Карл терпеливо объяснил мне:

— Пола, не торопись отказываться от этой возможности. Давай я пришлю тебе сценарий. Пожалуйста, прочитай его и только после этого прими решение.

Сценарий немецкого фильма ожидал меня, когда я возвратилась в Беверли-Хиллз. Название у него было «Мазурка», и, прочитав все, я поняла, что попросту обязана сыграть главную роль, предполагавшую для исполнителя не только хороший потенциал для драматического воплощения образа героини, но и способность исполнить песню. Это была история женщины, которая сама погубила свое замужество, совершив измену. Когда она практически оказалась на панели, единственной возможностью искупить свой грех героиня считает спасение собственной дочери, тем более что ее пытается соблазнить тот же человек, кто раньше разрушил ее счастливую жизнь. В этой роли была большая гамма чувств, от наивности юного возраста до буйства физической страсти, от ощущения крайнего отчаяния до проявления материнской любви. Она позволяла мне сыграть роль постепенно взрослеющей женщины, от раннего замужества до тех пор, когда у нее самой есть взрослая дочь.

Я поехала к Карлу и стала упрашивать снять этот фильм в Америке, но он сказал, что невозможно изменить все обязательства по финансированию, поскольку средства уже выделены для производства фильма в Берлине. Кроме того, киностудия заключила контракт с одним из величайших кинодеятелей Европы — режиссером Вилли Форстом[322]. Леммле умел убеждать, он настаивал на своем:

— Пола, ты должна сыграть эту роль! Такое не каждый день попадается. Если будешь тянуть, можешь потерять эту возможность… Все кинозвезды Германии бьются изо всех сил, желая ее получить. Но Форст пока держит ее для тебя.

— Разумеется, я хочу сниматься в этом фильме, — искренне ответила я. — Я же не сошла с ума… Только как мне работать в Германии, при Гитлере?

— Ну, тебе нечего бояться, — по-дружески ободрил меня Карл. — У тебя же арийское происхождение…

Арийское? Я даже не поняла в тот момент, что́ он имел в виду. В тот день я впервые услышала это слово, к тому же сказанное таким небрежным, беззаботным тоном, не понимая, что́ это за ярлык. Одно слово — «арийский» — могло означать для кого-то жизнь или смерть, но я тогда еще не осознавала этого. В те годы в Америке мало что писали про нацистский режим. Американцы тогда бросили все усилия, чтобы побороть экономический кризис, поэтому отношение к новой Германии у всех, до самого высокого уровня, было таким же, как у компании Леммле: жизнь продолжается, все идет своим чередом…

У всех знакомых было, конечно, свое мнение насчет того, ехать мне в Германию или нет, однако, кроме Карла, никто не сделал мне конкретных предложений, и в результате я согласилась. За работу мне положили гонорар в 25 тысяч долларов с выплатой в американской валюте, плюс компания покрывала все мои расходы на протяжении пяти недель, которые я должна была провести на съемках. Это гораздо меньше, чем мне платили обычно, но на тот момент мое финансовое положение не позволяло мне торговаться.

Уезжать в Берлин нужно было как можно скорее. Рождество я провела невесело, поскольку собирала вещи и наносила прощальные визиты дорогим друзьям. В день своего рождения (в канун нового, 1934 года) я уже была на борту пассажирского самолета. Совершенно неожиданно ему пришлось приземлиться во время снежной бури где-то у города Амарилло, в Техасе. Все восемнадцать пассажиров, включая меня и мою секретаршу, разместились в маленьком местном отеле, пережидая, когда самолет сможет снова подняться в воздух. К вечеру нам наконец сообщили, что самолет получил повреждения во время аварийной посадки. Погодные условия быстро ухудшались, поэтому было неизвестно, сможет ли авиакомпания прислать за нами другой самолет…

У меня был билет на лайнер «Бремен», который пятого января отплывал из Нью-Йорка в Германию, так что я никак не могла ждать, когда нас заберут из этого места под названием Бог-Знает-Где, штат Техас… Я поручила Дикки навести нужные справки, и она выяснила, что в десять вечера в этот же день из Амарилло отправляется состав с живым грузом, то есть со скотом, до Канзас-Сити. Разумеется, там было куда больше возможностей вылететь в Нью-Йорк, поэтому мы купили билеты на всех пассажиров нашего самолета.

Перспектива провести ночь в поезде, предназначенном для перевозки скота, представлялась, прямо скажем, довольно мрачной. И тогда я предложила устроить праздник, отметив сразу и наступление Нового года, и мой день рождения, чтобы как-то отвлечься от полного отсутствия комфорта. Виктор Штибель[323], молодой модельер из Лондона, кто тоже оказался на нашем самолете, был отправлен в город на поиски шампанского, хотя это и можно было сравнить с поисками свежевыловленной рыбы в сердце Сахары. Он все же сумел где-то раздобыть несколько полупинтовых бутылочек[324] крепчайшего ржаного виски — местного пойла, от которого наутро всех наверняка должно было вывернуть наизнанку. Еще он принес целую упаковку бумажных стаканчиков и несколько потрепанных петард. Мы внимательно обследовали это сокровище и страшно развеселились. Не переставая смеяться, я сказала: «Пусть не так шикарно, но мы всё восполним своим энтузиазмом». Нам продали билеты в так называемый бригадный вагон, располагавшийся в хвосте поезда, так что наши тучные попутчики постоянно напоминали о себе как специфическим запахом, так и протяжным мычанием. Вагон вообще не был никак оборудован, в нем имелась лишь небольшая печь для приготовления пищи и непритязательная уборная, которую по идее должны были использовать скотники, пока загружали коров по всему составу. Мы расселись на своих чемоданах, а банкетный стол устроили на моих сундуках. В таких примитивных условиях было трудно соблюдать обычные условности. В общем, наш праздник мгновенно приобрел бурный характер, а по ходу вечера становился все более раскрепощеннее,