Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Работа над фильмом, однако, чуть было не завершилась, стремительно и необратимо, когда мы проводили натурные съемки одного из самых важных эпизодов — крещения новорожденного сына Драги и короля Александра I (его играл Роланд Янг[305]). Перед входом в собор стояла толпа массовки, а мы должны были выйти наружу, благосклонно принять проявления радости и взойти в ждущий нас королевский экипаж, запряженный четверкой великолепных белых лошадей. У меня на руках лежал настоящий, живой младенец, и наконец мы с Роландом заняли места в карете. Затем кучер щелкнул кнутом, подавая лошадям сигнал, чтобы они двинулись медленной рысью. Этих замечательных животных специально дрессировали, приучая их к работе во время киносъемок, а кроме того, с ними заранее отрепетировали именно эту сцену. Однако случилось непредвиденное. Яркий сноп света от рефлектора ослепил одного из коней. В ужасе он рванул с места, а остальным трем ничего не оставалось, как последовать за ним, так что они с бешеной скоростью потащили нашу карету прямо на запаниковавшую толпу…

Когда я услышала пронзительные крики родной матери этого младенца, то совершенно забыла о собственных страхах и крепче прижала дитя к себе, чтобы своим телом защитить его, если нам будет суждено перевернуться. Люди разбегались во все стороны, и их крики лишь подстегивали лошадей, которые неслись не разбирая дороги. Прямо перед нами показался мост через реку, и карета должна была неизбежно налететь на него или, что еще хуже, рухнуть в воду…

Вдруг из людской толпы выскочил какой-то мужчина, он бросился прямо перед лошадьми и успел схватить вожжи. Он удерживал их сколько было сил, а затем упал прямо под конские копыта. Случилось чудо: этот человек лишь получил несколько ушибов, но благодаря его героическому поступку удалось остановить карету буквально в нескольких сантиметрах от моста и так предотвратить катастрофу… Да, я еще в самом начале своей карьеры убедилась, что сниматься в кино — дело крайне опасное…

Но сколько бы сложностей и проблем ни ожидало нас в ходе съемок этого фильма, руководители киностудии были явно довольны тем, как я выполняла свою работу. Через несколько дней после завершения съемок меня вызвал глава RKO и предложил подписать новый контракт, где мне сильно увеличили размеры гонорара. И прямо там, у него в кабинете, я испытала вдруг такую сильную острую боль, что из-за этого потеряла сознание…[306]

Меня отвезли в хирургическое отделение больницы в Санта-Монике, где сделали операцию по поводу перфоративного аппендицита с осложнением за счет острого перитонита. Несколько дней моя фамилия была в списке пациентов, находившихся в критическом состоянии. Больница даже публиковала каждый час извещения о моем состоянии, причем там значилось, что я быстро теряю силы и потому положение серьезное. Я помню, как сказала тогда себе: смерть — лишь продолжение сна наших земных, посюсторонних тел. И так же, как это происходит во время земного сна, наш разум и душа после смерти освобождаются, чтобы отправиться в странствие через бесконечное пространство к тому, что находится далеко-далеко за порогом жизни.

Приходил священник, чтобы совершить соборование, он негромко, сердечно и монотонно начитывал молитву. Это подвело меня совсем близко к последнему умиротворенному забытью, от которого, как я была уверена, мне уже не суждено было очнуться. Где-то вдали кто-то славил Христа, распевая гимн «Тихая ночь». Я прошептала, обращаясь к сиделке: «А что, уже в самом деле сочельник?» Она лишь кивнула. И ее, и врача я видела нечетко, как будто в тумане, а потом снова провалилась в беспамятство.

Наутро кризис миновал, а месяц спустя я уже была на пути к выздоровлению, пребывая в замечательном климате окружавшей Палм-Спрингс пустыни. Сквозь дремоту я взирала на яркую пустынную луну, отличавшуюся особенно острыми краями, а в прохладе ночи мягко плыли звуки скрипки из бунгало, стоявшего по соседству с моим номером в гостинице. Порой такое забытье сопровождала соната Бетховена, в иные моменты это мог быть Крейслер или Штраус.

Я послала свою секретаршу, Дикки, разузнать, кто этот наш сосед — может быть, концертирующий музыкант, который готовился к предстоящему выступлению. Она вскоре вернулась, прямо-таки ворвалась ко мне в номер с криком: «Да это же сам доктор Альберт Эйнштейн! Он уже говорил управляющему гостиницей, что очень хотел бы познакомиться с вами!»

Альберт Эйнштейн с супругой Эльзой, 1932

Великий физик стал регулярно навещать меня. Иногда мы предавались воспоминаниям, разговаривая о Берлине прежних лет. Он был первым беженцем из гитлеровской Германии[307], которого я тогда встретила, и его невероятно печалило все, что происходило у него на родине. Правда, чаще его посещения давали мне большую радость, когда он приносил с собою скрипку, и ему очень нравилось играть для меня. Однажды я спросила, слегка поддразнивая его:

— А что вы вообще делаете тут, в пустыне? Собираетесь оставить без внимания свои теории? Готовитесь к новой карьере — в музыке?

Его ответ оказался не менее лукавым, чем мои вопросы:

— Обычно люди относительно быстро устают от своих родственников, а я устаю от своих относительностей. Как только мне надоедает вся эта ученость, когда слишком уж много науки, мне нравится ускользать от нее и проводить время вот так, — и он поднял вверх смычок.

Ни у кого не было ни малейших сомнений, что я еще очень долго не смогу вернуться к актерской работе. Мне требовалось основательно отдохнуть и набраться сил. Единственное, на что дал согласие мой врач, — это съездить в Нью-Йорк на премьеру фильма «Когда командует женщина». Было настоятельно рекомендовано, чтобы я взяла с собою и медсестру, и секретаршу Дикки, а еще мне пришлось пообещать, что я вернусь для дальнейшего прохождения курса лечения сразу же после премьеры[308].

Когда поезд прибыл в Нью-Йорк, на платформе меня встречал мой старый друг, мэр города Джимми Уокер[309]. Этот колоритный политик сам был по сути своей шоуменом, умел привлечь внимание публики, и его невероятная популярность покоилась на том, что он никогда не подводил своих избирателей. Там же, на платформе, вокруг него стояла большая толпа зевак, которые вели себя, пожалуй, слишком бурно. Когда Уокер вручил мне букет роз «Американская красавица»[310], я его спросила:

— Они все желают видеть мое воскрешение из мертвых?

Увлекая меня за собою и подводя к ожидавшему нас лимузину, Джимми ответил:

— А мне кажется, не собрались ли они похоронить тебя тут, прямо под нью-йоркскими тротуарами. Давай-ка уносить ноги, пока им