Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узрев девиз «mediocria firma», Бэгли пришел в экстаз и, с понятной гордостью, убежденно заявил (а вслед за ним Теобальд и другие бэконианцы), что Лабео – это Бэкон. А потому Бэкон и есть автор «Венеры и Адониса». Вся эта история гораздо сложнее. Здесь я ее привела, чтобы показать, как близко подошли исследователи всех толков к истине. Я и сама споткнулась именно на этом открытии преподобного Уолтера Бэгли. И, начав ломать над ней голову, в конце концов пришла к мысли о сотрудничестве Бэкона и Ратленда.
Именно она была для меня первым толчком.
Тут, пожалуй, уместно задаться вопросом, хотя, возможно, это несколько преждевременно – но пусть уж и на этом этапе читатель задумается об имени «Шекспир», раз мы углубились в сатиры Холла: нет ли где в его сатирах намека на Потрясающего копьем? Да, есть.
В шестой, последней, книге сатир, в сатире 1 имеются такие строки (подстрочник): Хотя Лабео верно трогает (кто станет отрицать) Истинные струны героической поэзии… (строки 245-246) До того, как его Муза научилась владеть своим оружием, Ее могучее оружие прошло две стадии… (строки 265, 268)
Though Labeo reaches right (who can deny?)
The true strains of heroic poesy…
But ere his Muse her weapon learn to wield,
Her Arma Virum goes by two degrees…
Строчка 265 – очевидная аллюзия на «Потрясающего копьем». А муза Бэкона, как известно, – Афина Паллада, а ее Arma Virum – копье. Первые же строки этой сатиры (самое начало шестой книги сатир) звучат так:
Лабео наготове держит гвоздь,
Чтоб дюжину моих страниц пронзить.
А это пострашней копья, которым
Гомера в бок ударил Аристарх…
Labeo reserves a long nail for the nonce
To wound my margent through ten leaves at once
Much worse that Aristarcus his black pile
That pierc’d old Homer’s side…
Трудно оспаривать, что длинный гвоздь здесь не приравнен к «черному копью» Аристарха.Так что Холл знал псевдоним Лабео, знал, что его муза – Афина Паллада, вооруженная копьем, что пишет он не один и сочиняет героическую поэзию. В промежуточных строках – я их не привожу, стих довольно длинный, его легко найти у миссис Фуллер в книге «Фрэнсис Бэкон» – Холл явно намекает и на исторические хроники Шекспира.
«Я уже сказал, – пишет далее Гибсон, – это (Лабео и его «mediocria firma» – М.Л.) самое убедительное доказательство теории бэконианцев. Но это не означает, что рассуждения бэконианцев истинны… Тем не менее, можно, пожалуй, согласиться: Холл имеет основание ликовать, что обнаружил автора, пишущего под псевдонимом и в сотрудничестве с менее значительным поэтом… Но то, что Холл имеет в виду именно Бэкона, не столь очевидно» [338]. Далее Гибсон пускается в типичные для стратфордианцев малоубедительные рассуждения, пытаясь опровергнуть выводы Бэгли и Теобальда. Затем переходит к Марстону.«С Марстоном дело обстоит проще… Из вышесказанного только два вывода могут быть сделаны с абсолютной достоверностью. Вот они: (1) Холл верил, что он догадался, кто настоящий автор, или точнее соавтор, но более точно не определил ни того, ни другого.
(2) Марстон верил, что Холл имеет в виду Бэкона, говоря об авторе “Венеры и Адониса”.Все остальное – домыслы. Надо, однако, признать вероятность того, что оба сатириста действительно считали Бэкона автором поэмы…Кое-кто из стратфордианцев принял всерьез открытие Холла и Марстона и возразил Бэгли: эта перепалка всего-навсего означает, что Холл и Марстон оба ошибались. Теобальд воздел руки к небу в священном ужасе: помилуйте, как могут ошибиться два таких осведомленных сатириста, слушающих пульс лондонского литературного мира? На вопрос можно опять ответить вопросом: а почему бы и нет? …Холл и Марстон вполне могли заблуждаться. Первый, во всяком случае, ошибочно утверждал (с чем согласны все стратфордианцы и бэконианцы), что “Венеру и Адониса” написал Бэкон…Доказательства подобного рода, зависящие от личных пристрастий, по логике вещей, должны быть сомнительны. Если отбросить всю бэконианскую словесную шелуху, то суть дела сводится к следующему. Два тогдашних автора второго ряда, прочитав новую поэму неизвестного дотоле сочинителя, высказали догадку, что под новым именем скрывается хорошо известный общественный деятель; и один из них, а может и оба, решили, что деятель этот, скорее всего, Фрэнсис Бэкон. Можно сказать, что Холл и Марстон были зачинателями бэконианской теории, но это еще не значит, что бэконианская теория истинна» [339].
Вот такими зыбкими аргументами обычно защищают душевный покой ортодоксальные шекспироведы вместо того, чтобы честно спросить себя: а почему Холл с такой уверенностью осмеивал некоего признанного поэта, упрекая его в том, что он пишет не один, да еще вдруг бросил писать из-за того, что появился юнец, который пригоршнями черпает из источника Муз? Это ведь не предположения Холла, а факты, точно ему известные, и, конечно, не только ему одному. Он их изложил в сатирах, защищая, как правоверный пуританин, пошатнувшиеся нравы. И при чем здесь Пигмалион, который влюбился в сотворенную им безупречную красавицу, и послесловие, которое кончается словами: хоть и не удалось Лабео склонить к любви обожаемый предмет, все же получилась некая поразительная метаморфоза?
Бэконианцы, да и дарбианцы, продолжившие исследования Бэгли, нашли много подобных цитат у Холла и Марстона и в других сатирах. Я все их видела собственными глазами, листая сатиры в московской Библиотеке иностранной литературы. Комментированные сатиры Холла читатель может взять хоть завтра и убедиться, что спор сатиристов действительно имел место и что Бэгли в главном выводе прав.
И, конечно, Холл не гадал на кофейной гуще, а писал о том, что было известно не только ему, но и его читателям, иначе и
