Век Людовика XIV. История европейской цивилизации во времена Паскаля, Мольера, Кромвеля, Мильтона, Петра Великого, Ньютона и Спинозы: 1648—1715 гг. - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своем процветании он не забывал о Стиле. Он укорял его в грехах, добился для него места в правительстве, одалживал ему значительные суммы и в одном случае подал на него в суд с требованием вернуть долг. 72 Когда появился анонимный "Татлер", он заметил в нем замечание о Вергилии, которое сделал Стилу; в "Исааке Бикерстаффе" он узнал своего высокородного и безбедного друга; вскоре он стал вносить свой вклад в этот журнал. В 1710 году "виги" пали, Стил потерял свой правительственный пост, а Аддисон - все свои должности, кроме комиссара по апелляциям. Tatler встретил новый год прекращением своего существования. Стил и Эддисон объединили свои несчастья и надежды и 1 марта 1711 года выпустили первый номер самого известного периодического издания в истории английской литературы.
The Spectator выходил ежедневно, кроме воскресенья, в виде сложенного листа в четыре или шесть страниц. Вместо того чтобы датировать статьи из разных центров, анонимный редактор придумал воображаемый клуб, члены которого представляли бы различные слои английского мира: Сэр Роджер де Коверли - английский деревенский джентльмен; сэр Эндрю Фрипорт - торговый класс; капитан Часовой - армия; Уилл Хоникомб - человек моды; юрист Внутреннего храма - мир образования; и сам мистер Спектейтор, который объединяет все их взгляды в духе доброжелательного юмора и остроумной вежливости, благодаря которым он вошел в дома и сердца англичан. В первом номере "Зритель" описал себя и заставил клубы и кофейни гадать о его личности.
Последние годы жизни я провел в этом городе, где меня часто можно увидеть в большинстве общественных мест, хотя среди моих избранных друзей не больше полудюжины тех, кто меня знает; о них я расскажу подробнее в следующей статье. Нет ни одного общедоступного места, где бы я не появлялся; иногда меня видят в кругу политиков у Уилла, и я с большим вниманием слушаю рассказы, которые ведутся в этих круглых аудиториях. Иногда я курю трубку в "Чайлдз" и, хотя, казалось бы, не обращаю внимания ни на что, кроме почтальона, подслушиваю разговоры за каждым столиком в зале. По воскресным вечерам я появляюсь в кофейне Сент-Джеймс и иногда присоединяюсь к небольшому комитету по политике во внутренней комнате, как один , который приходит туда, чтобы слушать и совершенствоваться. Мое лицо также очень хорошо известно в "Гречанке", "Кокосовом дереве" и в театрах Друри-лейн и Хей-маркет. Вот уже более десяти лет меня принимают за торговца на бирже, а в собрании биржевиков у Джонатана я иногда выдаю себя за еврея. Короче говоря, где бы я ни увидел скопление людей, я всегда смешиваюсь с ними, хотя никогда не раскрываю рта, кроме как в своем собственном клубе.
Таким образом, я живу в мире скорее как наблюдатель за человечеством, чем как один из его представителей, благодаря чему я сделал себя умозрительным государственным деятелем, солдатом, торговцем и ремесленником, никогда не занимаясь практической частью жизни. Я очень хорошо разбираюсь в теории мужа или отца и могу разглядеть ошибки в экономике, бизнесе и развлечениях других людей лучше, чем те, кто ими занимается; как сторонние наблюдатели обнаруживают пятна, которые, как правило, ускользают от тех, кто участвует в игре. Я никогда не поддерживал ни одну из партий с помощью насилия и намерен соблюдать точный нейтралитет между вигами и тори, если только меня не заставят заявить о себе враждебные действия одной из сторон. Короче говоря, во все периоды своей жизни я вел себя как созерцатель, и именно этот характер я намерен сохранить в этой газете.
По мере развития предприятия The Spectator смешивал светские сплетни, исследования нравов и характеров с литературной критикой и театральными рецензиями. Аддисон написал серию эссе о Мильтоне, в которых он поразил Англию, поставив "Потерянный рай" выше "Илиады" и "Энеиды". Дискуссии избегали политики, как ведущей к вражде и превратностям, но они подчеркивали - и Аддисон охотно присоединился к этому - призыв Стила к нравственной реформе. Нечто от пуританского духа, наказанного невзгодами, вернулось в ответ на реакцию Реставрации; но теперь это была не затянувшаяся теологическая озабоченность сатаной и проклятием, а призыв к умеренности и порядочности, подбадриваемый оптимизмом и сдобренный остроумием. Так начался номер 10:
С большим удовлетворением я слышу, как этот великий город день за днем интересуется этими моими газетами и принимает мои утренние лекции со все большей серьезностью и вниманием. Мой издатель сообщает мне, что уже три тысячи из них распространяются каждый день: так что, если я допускаю двадцать читателей для каждой газеты, что я считаю скромным подсчетом, я могу рассчитывать примерно на три десятка тысяч учеников в Лондоне и Вестминстере, которые, я надеюсь, позаботятся о том, чтобы выделиться из бездумного стада своих невежественных и невнимательных собратьев. Раз уж я собрал себе такую большую аудиторию, я не пожалею усилий, чтобы сделать их обучение приятным, а развлечение полезным. По этой причине я буду стараться оживлять мораль остроумием, а остроумие - моралью, чтобы мои читатели могли, если возможно, обоими способами найти свой счет в спекуляциях дня. А для того, чтобы их добродетель и благоразумие не были короткими, преходящими, прерывистыми пусками мысли, я решил освежать их память изо дня в день, пока не выведу их из того отчаянного состояния порока и глупости, в которое впал век. Ум, пролежавший без дела всего один день, прорастает глупостями, которые можно убить только постоянной и усердной культурой. О Сократе говорили, что он спустил философию с небес, чтобы она поселилась среди людей; и я буду честолюбив, если обо мне скажут, что я вывел философию из шкафов и библиотек, школ и колледжей, чтобы она поселилась в клубах и собраниях, за чайными столами и в кофейнях.
Поэтому я бы очень рекомендовал эти мои рассуждения всем благовоспитанным семьям, которые каждое утро выделяют час для чая с хлебом и маслом, и настоятельно советовал бы им для их блага заказать эту газету, чтобы ее подавали в пунктуальном порядке и рассматривали как часть чайного инвентаря.
The Spectator обращался как к женщинам, так и к мужчинам, предлагал разобраться с вопросами любви
