Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

как она ни билась, ни кричала, никто не поспешил ей на помощь, силы оставили её, и она сдалась.

– Так, так! – промолвил судья. – Ты получила удовольствие.

– Нет. И ущерб, мне причинённый, может возместить только тысяча экю.

– Милочка, я не принимаю твою жалобу, потому как полагаю, что неможно взять девицу без её на то согласия.

– Ах! Господин, – снова заплакала прачка, – спросите вашу служанку, послушайте, что она на это скажет.

Служанка заявила, что бывает насилие приятное и насилие весьма скверное, что, раз Портильонка не получила ни удовольствия, ни денег, ей обязаны дать или первое, или второе. Сие мудрое замечание повергло судью в великую задумчивость.

– Жаклин! – сказал он. – Я хочу покончить с этим делом до ужина. Принеси мне иглу с красной ниткой, которой я сшиваю мои папки с делами.

Жаклин вернулась, держа в руках толстую иглу и толстую красную нить, которой пользуются все судейские. Засим она застыла в ожидании, так же как и красотка. Обеих их взволновали и встревожили сии таинственные приготовления.

– Милочка, – сказал судья, – я буду держать это шило, заметь, с довольно большим отверстием, и потому продеть в него нитку тебе не составит труда. Проденешь, я возьмусь за твоё дело и заставлю монсеньора пойти на компромисс.

– Как же это? – возмутилась она. – Нет, я не согласна, он и так уже меня скомпромиссировал дальше некуда.

– Это слово у судей означает «пойти на соглашение».

– То есть, по-вашему, это что-то вроде сговора?

– Милочка, насилие явно прибавило тебе ума. Так ты готова?

– Готова.

Хитрый судья, подставив отверстие шила, начал играть с бедняжкой: как только она хотела продеть в отверстие нитку, кончик которой она скрутила, дабы нитка держалась прямо, судья лишь чуть-чуть сдвигал шило, и девушка никак не попадала ниткой в отверстие. Тут до неё стало доходить, что задумал судья. Она намочила кончик нитки, распрямила его и сделала ещё одну попытку. Судья принялся дёргать, крутить и вертеть иглу, уворачиваясь, точно пугливая девственница. Проклятая нить не попадала куда следует. Как Портильонка ни старалась, всё было напрасно. Нитка никак не могла исполнить свой супружеский долг, шило оставалось девственным, и служанка захохотала, объявив, что Портильонке брать силой удаётся куда хуже, чем силе уступать. Засим и сам судья рассмеялся, а красавица Портильонка зарыдала, оплакивая свои денежки.

– Если вы не замрёте, – потеряв терпение, воскликнула она, – и будете всё время дёргаться, я никогда не попаду в эту дырку.

– Вот, дочь моя, если бы ты вела себя так же, монсеньор не смог бы тебя одолеть. К тому же подумай, как на самом деле легко продеть нитку и как трудно то, чего добивался господин, которого ты требуешь привлечь к ответу.

Красотка, уверявшая, что её приневолили, задумалась, а потом решила, что непременно надо доказать судье, что она не врёт, ибо на кону стоит честь всех бедных девушек.

– Господин судья, – сказала она наконец, – чтобы всё было по правде и справедливости, я должна делать так, как делал монсеньор. Коли довольно было бы лишь изворачиваться, я бы доднесь вертелась, но он меня перехитрил.

– Что ж, посмотрим, – согласился судья.

Портильонка взяла нитку и натёрла её восковой свечкой, дабы она стала прямой и твёрдой. Засим, крепко зажав нить, она стала тыкать в шило, которое держал судья, двигая ниткой то в одну сторону, то в другую. При этом красотка шутила, не умолкая:

– Ах, какое милое шило! Ах, что за сладкая мишень! Да как бы мне в неё попасть! Никогда не видал такого сокровища! Что за милый глазок! Ах, позвольте мне продеть в него мою нетерпеливую нитку! Ах! Ах! Ах! Вы пораните мою бедную, мою милую ниточку! Тише! Давай, судья любви моей, давай, моя судейская любовь! Нитка не может проникнуть в эту железную дверь, которая портит мою нить и может порвать!

Тут она засмеялась, поелику понимала в этой игре больше, чем судья, который тоже хохотал, ибо красотка со своей ниткой в руках, коей она сновала взад-вперёд и влево-вправо, была безумно забавной, лукавой и игривой. Она продержала бедного судью за этим занятием до семи часов вечера, крутилась, вертелась, словно обезьянка, и упрямо старалась продеть нитку в иголку. Рука у судьи устала, на кухне подгорало говяжье филе, а пальцы у старика онемели до того, что он не выдержал и опустил ладонь на край стола. И тут же прекрасная Портильонка продела нитку в шило.

– Вот как было дело, – промолвила она.

– Пропали мои филеи, – вздохнул судья.

– И мои тоже, – сказала она.

Судья сдался, обещал Портильонке поговорить с монсеньором дю Фу и удовлетворить её жалобу, полагая, что молодой камергер и вправду овладел девицей против её воли и по вполне понятным причинам захочет дело замять. И на следующий день судья явился ко двору, нашёл монсеньора дю Фу, рассказал ему о жалобе девицы и о том, как она всю историю представила. Сие судебное разбирательство весьма позабавило короля. Сеньор дю Фу признал, что во всём этом есть доля истины, а король спросил, действительно ли девица столь неприступна, и когда сеньор дю Фу простодушно ответил «нет», король велел заплатить потерпевшей сто экю золотом. Камергер отсчитал их судье, дабы его не упрекнули ещё и в скаредности, и заметил, что крахмал принесёт Портильонке хороший доход. Судья отыскал красавицу-прачку и с довольным видом сообщил, что раздобыл для неё сто экю. Если же она хочет тысячу, то в этот самый час в покоях короля некоторые сеньоры, прознавшие о её деле, готовы предложить ей свои услуги, дабы пополнить недостающее. Красотка не стала упираться, сказав, что, дабы раз и навсегда бросить стирку, она охотно потрудится и повертит задом. Она щедро отблагодарила судью и в первый же месяц заработала желанную тысячу золотых. От того пошли пересуды и поклёпы, завистницы уверяли, будто этих сеньоров было не десять, а сто,