Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

наградил её мужем, обязав обоих ещё до ночи выехать из Турени; для большей верности он приказал своему офицеру проводить их немедля в Бургундию. Сообщив жене об их отъезде, Батарне сказал, что служанка эта – испорченная тварь и он счёл разумным её прогнать, что подарил он ей сто червонцев, а для её дружка нашёл место при бургундском дворе. Берта удивилась, узнав, что служанки нет больше в замке и что та уехала, не простившись с нею, своей госпожой; но она не сказала о том ни слова.

Вскоре у неё появились новые заботы и опасения, ибо у мужа её стали обнаруживаться некие странности: он то и дело приглядывался к своим сыновьям, сравнивал, находил сходство с собою у старшего сына и не видел ни одной своей черты у младшего, коего он так любил: и нос, и лоб, и всё прочее были у мальчика совсем иными, чем у Батарне.

– Он весь в меня, – сказала однажды Берта в ответ на его намёки. – Разве вы не знаете, что в добрых семьях дети всегда бывают похожи то на отца, то на мать, а иной раз и на обоих вместе, ибо мать свои жизненные силы сливает с жизненными силами отца? Умные люди уверяют даже, что им приходилось видеть детей, у которых не было ни одной черты, сходной с отцом или матерью, и они говорят, что тайны сии ведомы только Господу Богу.

– Ого, какой вы стали учёной, мой друг! – отвечал ей Батарне. – А я вот, по своему невежеству, полагаю, что ребёнок, похожий на монаха…

– От монаха этого и родился? – перебила его Берта, бесстрашно глядя мужу в глаза, хотя кровь леденела в её жилах.

Старик подумал, что ошибся, и в душе проклинал служанку, но действовал с тем большим рвением, решив всё вывести на чистую воду. Поскольку близился день, назначенный для монаха Жеана, Берта, обеспокоенная словами мужа, написала своему другу письмо, в коем выражала желание, чтобы в этом году он не приходил, обещая потом всё ему объяснить; затем она отправилась в город Лош к горбунье Фалотте, поручила ей передать письмо Жеану и успокоилась, полагая, что опасность миновала.

Письмо пришлось тем более кстати, что сеньор Батарне, который обычно в пору, назначенную монаху для ежегодного его праздника, уезжал в провинцию Мэн, где у него были обширные земельные владения, на сей раз не поехал туда, объясняя это необходимостью всё подготовить к восстанию, задуманному дофином Людовиком против своего отца. (Как известно, король был потрясён тем, что сын поднял на него оружие, и вскоре скончался от горя.) Приведённая мужем причина была столь основательна, что у бедняжки Берты совсем исчезла тревога, лишавшая её сна по ночам.

Но вот в условленный день приор, как всегда, появился в замке. Увидев его, Берта побледнела и спросила:

– Разве ты не получил письма?

– Какого письма? – с удивлением сказал Жеан.

– Значит, мы все погибли – и ребёнок, и ты, и я! – воскликнула Берта.

– Почему? – спросил приор.

– Не знаю, – отвечала Берта, – знаю только то, что пришёл наш последний день.

Тут она спросила у своего горячо любимого сына, где находится сейчас сеньор Батарне. Мальчик ответил, что отца вызвали нарочным в Лош и вернётся он лишь к вечеру. Услыхав об этом, Жеан хотел, вопреки настояниям своей подруги, ещё побыть с нею и с милым своим сыном, уверяя, что не может произойти никакого несчастия: ведь двенадцать лет благополучно протекли со дня появления на свет их ребёнка. В те дни, когда они праздновали годовщину событий той достопамятной ночи, о которой читатель уже знает, Берта оставалась обычно с монахом в своей спальне до самого ужина. Но ныне, взволнованные опасениями, которые уже разделял и Жеан, когда подруга ему всё рассказала, они решили пообедать пораньше: приор старался поддержать в Берте бодрость, объясняя ей особое положение служителей церкви и уверяя, что Батарне, на которого и без того при дворе смотрят косо, не дерзнёт посягнуть на жизнь сановника церкви, настоятеля монастыря Мармустье.

Случайно вышло так, что, когда они садились за стол, мальчик их был занят игрой, и, хотя мать неоднократно звала его, ни за что не хотел бросить свою забаву: он кружился по двору замка верхом на породистом испанском жеребце, подаренном Батарне Карлом Бургундским. И так как в юном возрасте люди всегда хотят казаться старше – пажи стремятся походить на бакалавров, а бакалавры на рыцарей, – мальчугану доставляло удовольствие похвастаться перед своим другом монахом, какой он стал большой: он поднимал своего жеребца в галоп, и тот скакал по двору, как блоха по простыне, а мальчик сидел в седле крепко, словно опытный, старый вояка.

– Оставь его, дорогая моя, пусть себе тешится! – молвил монах, обращаясь к Берте. – Из непослушных детей часто выходят люди сильные духом.

Берта едва прикасалась к еде, ибо сердце у неё всё больше щемило от смутной тревоги. А Жеан, лишь только он проглотил несколько кусочков кушанья, ощутил жжение в желудке и терпкий, вяжущий вкус во рту: монах был человек учёный, и сразу же у него возникло подозрение, что Батарне подсыпал им отравы.

Раньше, чем он уверился в этом, Берта уже отведала пищи. Внезапно монах сдёрнул со стола скатерть, сбросил всё, что на ней было, в очаг и поделился с Бертой своим подозрением. Берта возблагодарила Пресвятую Деву за то, что сын их так увлёкся своей забавой.

Ничуть не растерявшись, припомнив те времена, когда он был ещё пажом, Жеан бросился во двор, снял сына с коня, вскочил в седло и, вонзая изо всех сил каблуки в бока жеребца, помчался по полям с быстротою падающей звезды; он очутился в доме у Фалотты в столь короткий срок, в какой мог бы доскакать к ней от замка Батарне разве только дьявол. Яд уже нестерпимо жёг ему нутро; рассказав, что случилось, монах попросил у колдуньи противоядия.

– Ах, какое горе! – воскликнула Фалотта. – Да ежели б я только знала, что у меня требуют яд именно для вас, я бы лучше дала перерезать себе горло кинжалом, которым