Бунт на «Кайне» - Герман Вук

— Я уверен, что она мне понравится, сэр…

— Что ж, выскажешь свое просвещенное мнение. И не щади моих чувств из соображений военной субординации.

— Слушаюсь, сэр. — Вилли вышел из каюты, держа папку под мышкой, с таким чувством, будто в руки ему попал сверхсекретный документ.

Поздно ночью он написал Мэй письмо.

39. Любовное письмо

Было далеко за полночь, когда Вилли закрыл папку с рукописью Кифера, отложил ее в сторону и отправился в корабельную канцелярию. Включив настольную лампочку, он замкнул дверь и снял чехол с пишущей машинки. В душной каюте было тихо, только глухо скрипели кранцы между бортами «Кайна» и «Плутона». («Кайн» был ошвартован к плавучей базе на ремонт.) В ящике для бумаг он обнаружил потрепанный порнографический романчик, забытый писарем, и удивился, что ему не захотелось даже открыть его. Он заправил бумагу и, равномерно стуча по клавишам, начал без остановок писать.

Есть одно ощущение, которое я пережил на этом корабле, типичное для моей жизни здесь, и единственное, что я запомню о ней, — это ощущение человека, которого встряхнули ото сна. Пожалуй, что за последние два года меня встряхивало ото сна сотни раз. Ну так вот, меня наконец-то встряхнуло также и от иллюзий, которые я питал по отношению к тебе, и я только молю Бога, чтобы это было не слишком поздно.

Я знаю, что это письмо может произвести на тебя впечатление разорвавшейся бомбы. Прочти его, милая, и тогда уж решай, стоит ли на него отвечать. Насколько мне известно, я значу для тебя не больше, чем какой-нибудь идиот, приходящий в „Грот“ только для того, чтобы поглазеть на тебя. Не все же я должен его написать.

Видимо, не имеет смысла так поздно просить у тебя прощения за то, что я не писал целых пять месяцев. Ты знаешь, почему не писал. В свое время я считал в высшей степени благородной мысль о том, что если я намерен порвать с тобой, то должен это сделать сразу, не мучая тебя своими уклончивыми посланиями. И поскольку я решил улизнуть от тебя раз и навсегда, ввиду того, что ты не слишком подходишь мне — Господи, прости мне, — я и перестал писать.

Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Вот почему я снова пишу. Уверяю тебя, это совершеннейшая истина. Я люблю тебя. Я никого прежде не любил так, как люблю тебя, даже моих родителей. Я полюбил тебя с того самого мгновения, как ты сняла с себя пальто у Луиджи, если ты это помнишь. Тогда ты показалась мне самой желанной женщиной в мире, все остальное для меня не имело никакого значения. Впоследствии я обнаружил, что ты умнее меня и характер у тебя сильнее, но это всего лишь счастливое совпадение. Наверное, я любил бы тебя, даже если бы ты оказалась дурой. Вот почему я считаю, что основное — это физическое влечение, и так будет всегда. Может быть, тебе это не нравится, поскольку то же самое испытывают к тебе сотни таких же идиотов, но это правда.

Дело в том, моя любимая, что это физическое влечение чуть не разбило нам жизнь потому, что в мою глупую, незрелую, полную снобизма голову пришла мысль, а не похоже ли все это на западню. После Йосемита моя мать почти отговорила меня от намерения жениться на тебе, вбивая мысль о том, что меня поймали в тенета секса. Если ты захочешь знать, что же изменилось с тех пор, то я ничего не смогу тебе ответить. Многое произошло за последние пять месяцев, и результат таков, что за это время я стал на пять лет старше, и теперь определенно могу сказать, что вышел из моего юношеского тумана, хотя, возможно, мне еще далеко до того, чтобы стать настоящим мужчиной. Я ясно вижу, что с нами произошло чудо, которое бывает только раз в жизни. Мне не понять только, как ты могла полюбить меня, будучи сильнее, мудрее, красивее, самостоятельнее, да и во всем остальном лучше, чем я. Может быть, этому способствовала моя принстонская болтовня, если так, то спасибо Принстону. Знаю, что снобистское понятие о том, что надо выходить замуж в „хорошую семью“, тебе чуждо. Что бы там ни было, мне фантастически повезло, что ты полюбила меня.

Любимая моя, все это похоже на прорвавшуюся плотину, я даже не знаю, о чем писать в первую очередь, главное, пойдешь ли ты за меня замуж, когда я снова приеду домой? Независимо от того, кончится война или нет. Я почему-то думаю, что она кончится через несколько месяцев. Если это так и произойдет, то вот, что я хочу сделать. Я хочу учиться дальше и получить магистерский, а может быть и докторский, диплом, если к тому времени деньги еще не кончатся, а затем пойти на преподавательскую работу, все равно куда, но предпочтительнее где-нибудь в небольшом городке. Теперь о деньгах: эти деньги не принадлежат матери. Отец, мир праху его, оставил мне страховой полис, достаточный, чтобы денег хватило на два-три года учебы. А может быть, и правительство предоставит помощь ветеранам, как оно это делало в прошлую войну. Как бы там ни было, этот вопрос как-нибудь уладится. Кстати говоря, отец несколько раз косвенно давал понять, что мне следовало бы жениться на тебе. Он чувствовал, что я нашел что-то необыкновенное.

Я непременно хочу преподавать. В этом, как и во всем остальном, ты понимала меня превосходно. На „Кайне“ я уже пару месяцев старпомом (Господи, сколько новостей я должен тебе сообщить — не все сразу), я также ведаю программой обучения моряков курсов Института вооруженных сил. Не могу описать тебе удовольствие, которое я получаю, помогая людям начать знакомство с предметами, которые их интересуют, консультировать их работы и следить за тем, как они растут и делают успехи. Пожалуй, это то самое, для чего я рожден. Что касается игры на рояле, далеко ли мог бы я продвинуться? У меня нет таланта. Я просто могу играть на рояле и сочинять стишки слегка фривольного содержания — все это салонные штучки, годные для субботних вечеринок. Вся эта ночная жизнь, эти проклятые посетители с их мертвыми, мучнисто-белыми лицами, духота, каждый вечер одно и то же, вся эта несвежая, липкая мешанина из псевдосекса, псевдомузыки, псевдоостроумия — все это не по мне. И не по тебе тоже. В этих ночных клубах ты, как алмаз в куче мусора.

Теперь — религия. (Все по порядку — так много надо сказать!) Я никогда не верил в Бога, но я слишком много видел звезд, солнца, человеческих судеб — здесь, в открытом море, чтобы продолжаю пренебрегать ею. Я хожу в церковь, когда только могу. Я, наверное, христианин с прохладцей. Католицизм всегда пугал меня, я его не понимаю. Если ты хочешь воспитывать детей в католической вере, что ж, я считаю, что христианин всегда остается христианином. Я предпочел бы не следовать обряду, который мне непонятен, говорю это откровенно, как подобает делать в решающий момент, — однако, я согласен и на это, если ты пожелаешь. Все это мы можем с тобой обсудить, и все будет хорошо, если ты еще любишь меня по-прежнему.

Вкратце о новостях (хотя, конечно, я не могу сообщить тебе, где я нахожусь и тому подобное). Ты поняла теперь, что я не отбываю срок на галере за бунт. Марика оправдали главным образом благодаря чудесам юриспруденции, так что мое дело даже не рассматривалось. Бедняга Стилуэлл сошел с ума, — вернее, как я считаю, его свел с ума Квиг, которого мне теперь жаль так же, как Стилуэлла: они оба не более и не менее как жертвы войны. Последнее, что я слышал о Стилуэлле — ему стало гораздо лучше после шоковой терапии, и он выполняет на берегу какие-то несложные обязанности.

Квига сменил чудесный парень, выпускник Академии, который за четыре месяца выправил положение на корабле, а затем передал его Киферу. Так что у нас теперь в роли капитана писатель, что очень почетно.

Теперь я отчетливо понимаю, что „бунт“ был делом рук главным образом Кифера, хотя я должен принять значительную часть вины на себя, так же, как и Марик, и вижу, что мы были неправы. Мы перенесли на Квига ту ненависть, которую должны были испытывать по отношению к Гитлеру и японцам, оторвавшим нас от берега и на много лет обрекшим на прозябание на этой старой развалине. Наше неповиновение усугубило положение Квига и нас самих. Оно вывело его из равновесия и сломило психологически. Потом Кифер подкинул Стиву идею со статьей 184, после чего произошла вся эта ужасная история. Квиг командовал „Кайном“ в течение пятнадцати месяцев, ведь кто-то должен был это делать, а никто из нас с этим не справился бы. Что же касается тайфуна, то я не знаю, что было бы лучше — идти на север или на юг. Но я не считаю, что Марику следовало смещать капитана. Квиг сам выбрал бы дорогу на север, когда дела стали совсем плохи, или покаялся и сделал вид, что на все согласен. Тогда не было бы проклятого трибунала. „Кайн“ остался бы в районе боевых действий, вместо того чтобы торчать в Сан-Франциско, когда шли самые сильные за всю войну бои.

Смысл таков: раз твой шкипер оказался бестолковым ослом, а идет война, ничего другого не остается, кроме как служить ему так, если бы он был самый мудрый и самый лучший командир, покрывать его ошибки, делать все, чтобы корабль шел, и не вешать нос. Вот что я претерпел, прежде чем дойти до этой истины, но я считаю, в том и состоит процесс взросления. Вряд ли так думает Кифер. Он слишком умен, чтобы быть мудрым, не знаю, понятна ли тебе моя мысль. Мои высказывания не так уж оригинальны: я многое позаимствовал у защитника Марика, удивительного еврея по имени Гринвальд, пилота-истребителя, величайшего чудака из всех, кого я когда-либо встречал.