Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

подмогу, прочешут по полной программе. Трем бравым линейщикам велели пройтись по стопам Ширяева, — вдоль защитной лесополоски, что на другом берегу пруда. Не факт, но может вражина заснул под кусточком…

Но было одно, «но»… Определенно Ширяев матерый враг, — и немец не поддастся на ловушку, устроенную Вороновым. Смекнув, что обложен с трех сторон, а путь на Старо-Юрьево наглухо перекрыт — шпион развернется назад. И «направит лыжи» не к пруду, а двинет в расположенные южнее неохватные плодовые сады. Где запрячется до самого вечера, да и станет обороняться, коли приспичит, пока не закончатся патроны. А там, или грохнет самого себя, или найдет способ, как незаметно улизнуть. С такого отъявленного злодея всякое станется…

Поэтому, Воронов с большей частью бойцов выдвигается к деревеньке Терновка, что стоит на взгорке у речки Паршивки. По левую руку там колосятся открытые поля, упираясь западнее в пруд Ясон, по правую руку распростерся яблоневый сад. Добираться до селенья километра три, придется большинству ребят сделать марш-бросок, машин уже нет. Четыре же имевшихся мотоциклета оседлали Воронов, ТОшные оперативники и милицейские кинологи с тремя поисковыми псами, среди них старый знакомец Сергея — Джульбарс. Воронов не преминул потрепать старого приятеля по загривку, Джульба признал Сергея и даже лизнул руку.

Дорога в Терновку начиналась в проулке из тупика Садовой улицы, направлением на восток вдоль Плодстроевских садов. Кривуша, так назывался тот порядок из полутора десятка домов, что неровной шеренгой построили с одного бока. С другого — выкопали охранную канаву и высадили защитную посадку из тополей и колючих терновых кустов.

Канава, понятное дело, не служила серьезным препятствием для любителей полакомиться казенными яблочками. Поэтому совхозное начальство нанимало специальных конных сторожей-объездчиков, от которых нелегко уйти даже взрослому, резвому воришке. У объездчиков имелись плетки из обрезков вожжей, коими немилосердно стегали попавших под руку любителей чужого. Тех, кто сразу сдавался, — смотря на то, сколько набрал яблок, отпускали, изъяв «улов». Мешочников и злостных беглецов вели в контору, штрафовали и сообщали на работу, а если попался ребенок, родителей тоже не жалели. Наказание суровое — на человеке ставилось несмываемое клеймо. Кроме того, объездчики имели ружья, заряженные, правда, солью. Но использовались берданки крайне редко, да и то, чтобы взять на испуг слишком наглых ворюг. Кречетовская шпана, сызмальства начинала с набегов на яблоневые сады, ну, а потом переквалифицировалась на кражи из вагонов, хотя там можно даже и пулю схлопотать…

В войну справных объездчиков призвали в армию. Вместо них набрали дедков и инвалидов, в большинстве пенсионеров из железнодорожной охраны и линейной милиции. Воронов, когда узнал об этом «коленкоре» обрадовался, как-никак весомое будет подспорье в розыске Ширяева, коли тот задумает укрыться в плодовых садах.

Да много чего еще рассказывал сержант Алтабаев: о закладке здешних яблоневых садов, о посадке защитных тополиных аллей по границам кварталов (привлекали даже школьников), о строгих порядках в «Плодстрое». Сады, как ни странно, в период сбора урожая делались серьезным подспорьем для кошелька кречетовцев — платили людям с каждого собранного ящика. Сергей слышал и не слышал болтовни сержанта (голова забита другим), только уточнил один момент: «Далеко ли придется ехать до конторы совхоза…»

Поднявшись на навершие пригорка, оттуда наезженная дорога резко уходила вниз к деревянному мостку через речку, Воронов вгляделся в далеко обозримую местность. Внизу, в лощинке на подступах к речушке буйно разросся камышник. («Там родник», — указал рукой Алтабаев). Дальше за извилистым руслом расстилался кочковатый пойменный луг, излюбленное раздолье для пастбищ окрестных стад. Потом начинались поросшие молодым дубняком, крутые приречные холмы. Эти бугры (берег древней протореки) плавно переходили в равнину с привольно раскинувшимися колхозными полями. За ними темнела полоска лесного массива. Сержант, приметив взор Сергея, опять подсказал, что лес называется Дубровка, но лесок маленький…

Влево, на пригорке вразброд стояли пестрые домики деревушки Терновки, обрамленные купами плодовых деревьев. Воронов обратил внимание, что линии электропередачи там не было, люди жили как встарь — без света. Вправо начинались Плодстроевские сады, от речушки ряды яблонь рваной полосой отсекали заросли споро растущих ввысь тополей и осин. Сергей подумал: «Если Ширяев повернет на запад, обратно в сторону Кречетовки, то на первое время беглецу проще отсидеться в этих дебрях…»

Воронов раскрыл планшет с четким топографическим планом прилегающей местности. Диспозиция выбрана правильная. С севера, востока и юга немец оказался в надежном мешке. В душе Сергея произошло трепетное волнение, — по видимости пробуждались зачатки уверенности, что Ширяев прямиком выйдет на них, и брать агента придется лично самому. Тут уж ничего не попишешь…

Отрядив четверых бойцов направо для наблюдения вдоль берега речушки, Воронов закурил, поджидая остальных Тэошников, добиравшихся «на своих двоих».

Алтабаев проинструктировал парней на предмет обнаружения агента в отведенной каждому зоне засады и немедленной подаче соответствующего звукового сигнала, — оперативники на зубок знали эту механику. Потом сержант взял две фляжки и стал осторожно по росистой еще траве спускать вниз — к источнику.

Сергей смотрел на родные сердцу простенькие русские пейзажи, а в памяти уже возникла, выжженная знойным солнцем, каменисто-рыжая земля Испании.

* * *

Поездке Воронова в столицу Каталонии Барселону предшествовали три года работы в центральном аппарате Особого отдела, который после ликвидации ОГПУ в тридцать четвертом году вошел в Главное управление государственной безопасности НКВД. И как в замедленных кадрах кинохроники перед ним пронеслись физиономии главных начальников советской контрразведки.

Сергей приступил к работе в чекистской «святая святых» еще при Марке Исаевиче Гае. Штоклянд (такова фамилия по метрике), несмотря на еврейское происхождение, не отличался гибким, необходимым контрразведчику умом, но благодаря дружбе с Ягодой и заместителем наркома Прокофьевым, с лета тридцать третьего возглавил основополагающее в структуре органов подразделение. По складу характера комиссар Марк оставался истовым политработником, да и предыдущая карьера сына шапочника складывалось на «идеологическом» поприще — сначала в Красной армии, потом в войсках ОГПУ. В тридцать пятом, с введением персональных званий, Гай стал комиссаром госбезопасности второго ранга.

Старшему лейтенанту госбезопасности Воронову довелось с десяток раз беседовать с Марком Исаевичем на внеслужебные темы. Как человеку подчиненному, Сергею полагалось поддакивать начальству, не спорить, а уж тем паче не конфронтировать с ним. Надолго запали в память беседы об изобразительном искусстве. Гай, считавший себя докой в живописи (как-никак окончил до революции Киевское художественное училище), наверное, из национальных предпочтений превозносил тогда мало кому знакомых еврейских художников авангардистов: Шагала, Альтмана, Фалька. Такой неприкрытый интерес к «упадническому» искусству, естественно, походил на провокацию, ибо уже вовсю главенствовал соцреализм — детище вождя и Максима Горького. Сергею приходилось изворачиваться как ужу на