Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

ландверную бригаду, из-за недолетов немецкой артиллерии, пехота русских устремилась на приступ, и следом помчали эскадроны шестой кавалерийской дивизии.

К восьми часам наступление второй пехотной дивизии и пятой ландверной дивизии было остановлено. Около девяти утра с линии фронта Скурпиен — Гогендорф части двадцать второй дивизии Душкевича и первой стрелковой бригады перешли в контратаку. Наскок русских сопровождался новой сильной огневой поддержкой подошедшего тяжелого артиллерийского дивизиона. Немцы начали поспешное отступление. Батареи тридцать седьмого артиллерийского полка пытались картечью остановить атаку русских. Но безрезультатно… артиллеристам пришлось свернуться, в опасении потерять материальную часть.

В конце концов, третья пехотная бригада оказалась смята и в полном беспорядке отошла к правому флангу четвертой бригады дивизии, пятая ландверная бригада тоже отступила в лесные массивы за Рутковицами.

Но не лучше положение было и у русских. Контрнаступление не получило развития, так как артиллерия и пехота расстреляли наличные огнеприпасы, войсковые части смешались, так же, как и у немцев, и понесли тяжелые потери.

И тут вмешалось провидение. Первой дивизии удалось взять Уздау. После одиннадцати часов войска первого русского корпуса, согласно ложному приказу, стали отходить по всей линии фронта. Альберт, разумеется, не вникал в подробности непонятного маневра, но потом узнал, что генерал Артамонов не отдавал подобного приказа, учитывая свою явную победу на южном фланге.

Вот в такой прелюдии к знаменитой битве под Таннебергом довелось участвовать обер-лейтенанту. Альберта Арнольда в числе первых германских офицеров наградили тогда Железным крестом 2-го класса, — а это стоило много в начальные дни войны…

* * *

Обогнув с запада зеленый островок поселкового кладбища, Роман Денисович спустился в начинающийся за оградкой лог, по дну которого весело журчал извилистый ручей. Но местные знали, что пить эту водичку нельзя, так как проистекает из-под могильных недр. Глупо, наверное, но наполнять пустую фляжку беглец не стал, только обмыл запачканные в перегное руки и обтер о штанины. Прилег на поросшем душистым клевером склоне, и вдруг, кольнуло одно абсурдное соображение…

Только что вспомнились первые дни той первой войны. Он молодой немецкий офицер Рейсхеера с чистым сердцем, как и каждый честный солдат, исполнял положенный воинский долг. А если бы тогда, в декабре девятьсот второго года на виленский адрес Густава Брандта не пришла бы телеграмма полковника Георга Людвига фон Арнольда (дальнего родственника), — как бы сложилась тогда жизнь…

Со полной вероятностью Альберт поступил бы в Виленское пехотное юнкерское училище, естественно, приняв российское подданство. Стал бы, наподобие тысяч русских-немцев офицеров, доблестно воевать против, как говорят, родины предков. Молодой человек присягнул бы в верности русскому царю, а воинская присяга как второе крещение, — это навсегда. И вспомнился девиз виленских юнкеров: «Виленец — один в поле и тот воин!» — и, наверняка, офицер оправдал бы этот обет.

Он знал, что разбитая под Танненбергом вторая армия Самсонова комплектовалась, в том числе, и из частей Виленского военного округа. «Господи, даже страшно представить себя русским поручиком, вообразить себя, командиром роты в остервенелой штыковой атаке на германские позиции, — и Роман Денисович с облегчением вздохнул. — Слава Богу, что миновала сия чаша…»

И тут еще одна каверзная догадка взбрела в голову: «А если бы поручик Арнольд очутился в числе иркутян или красноярцев, порубленных пулеметными очередями броневика «Изота-Фраскини» двадцать шестого августа…» — и, кашлянув, инженер отогнал прочь дурные мысли и крайне вредные теперь воспоминания.

Да и засиживаться возле Кречетовки было чрезвычайно опасно, следовало как можно скорей унести ноги из пределов станции. Роман Денисович тяжело поднялся и, прислушиваясь к каждому шороху, побрел по еле видной дорожке вдоль игривого ручейка, нашедшего себе путь среди зарослей осоки. Всхолмленные склоны лога не давали видеть, что происходит там наверху, по сути, беглец становился легкой добычей для оперативников НКВД или железнодорожной охраны. Потому Ширяеву пришлось прибавить шаг и выбраться на противоположную погосту сторону балки. На удачу там протоптаны тропы с коровьими лепехами, видимо здесь не раз прогоняли колхозные или поселковые стада.

Вскоре пойменная осока, буйно разрастаясь, превратилась уже в болотную кугу, посреди нее стали встречаться топкие лужицы, покрытые зеленой ряской. Дальше больше клочки водицы соединились в заболоченную мутную протоку и, наконец, засинев гладью воды, образовали узкий усынок. Который, ширясь к югу, вливался в просторный Кречетовский пруд под странным названием Ясон.

Продолжая идти дальше, Роман Денисович стал чувствовать себя гораздо увереннее: и потому, что обзор стал панорамным, да и водная гладь стала непреодолимым препятствием для возможной погони. Однако рисоваться одинокому путнику на пустынном берегу пруда в столь раннее время рискованно. Первый попавший заприметил бы беглеца и навел бы на след преследователей.

Но вот Роман Денисович дошел до уходящей к востоку узкой посадки молоденьких дубков, призванных противостоять эрозии почвы в полях. Утомленный путник невольно искал передышки для усталых ног… Вот в этой лесозащитной полосе он и укроется, и отдохнет, собирая силы для последующего стремительного рывка. Здесь инженера, уж факт, никто не найдет… Да и станут ли здесь искать, вот в чем вопрос…

Роман Денисович присел на пухлый травянистый ковер и прислонился к тоненькому стволу корявого дубка. Смежив веки, мужчина расслабился и сладко зевнул. Отчаянно захотелось спать, ну, хотя бы вздремнуть на полчасика… Но инстинкт самосохранения не позволил, опыт подсказывал, — для отдыха время еще не настало. Чего уж там говорить, ушел только на пару километров из поселка, да и кто сказал, что гэбэшники успокоятся и не вздумают прочесывать местность за прудом. Определенно, лесопосадка первым делом вызовет у оперов подозрение, и уж тогда на ровном как скатерть поле беглецу никуда не уйти…

Опять нахлынули предательские мысли:

Зачем человеку, дожившему до пятидесяти четырех лет, испытывать подобные тяготы, обременять жизнь лишениями и невообразимой для смертного существа нервной нагрузкой. Почему Альберт как проклятый несет это тернистое бремя, какую такую дьявольскую расписку дал офицер полковнику Николаи в восемнадцатом году… Что за адова печать такая, сковавшая по рукам и ногам, — заставляет быть вечным заклятья… И вспомнилась тогда арабская сказка о лампе Аладдина из сборника «Тысяча и одна ночь». «Да, так видимо, так… Я, как и джин — раб лампы, пленник проклятой лампы, невольник магических сил, приковавших свободного человека к тягостным обязанностям…» Роман Денисович знал — эту связь не порушить… Не скинешь оковы, как изношенную одежду, не смоешь с кожи, как липкий, чесоточный грим. Да и разве убежишь от самого себя… Бесполезные то потуги…

Ширяев встал и затопал по еле пробитой тропинке в тени густых ветвей молодых дубков. «А что еще остается делать… Бежать, бежать, как загнанному зверю… Спасать шкуру,