Народная Русь - Аполлон Коринфский

В последовательном своеобразном порядке чинопочитания проходят перед слушателем этой старинной песни разноголосые и разноперые представители шумливого птичьего, царства:

«Царь на море — сизой орел,Царица — белая колпица,Павлин на море воевода,Малые павлинята —То на море воеводския дети.Лунь на море архимандритом,Дьяк на море — попугай,Кречет на море — подьячий,Белой колпик на море — епископ,Черный ворон на море — игумен,Грачи на море — старцы,Галочки на море — черницы,Ласточки на море — молодицы,Касаточки на море — красныя девицы…»

— ведет свой перечень песенный сказ. И в этой, как и в большинстве Других песен, отражаются, словно в зеркале, чуткая душа и зоркий глаз народа-пахаря, перед которым всегда и везде открыта — таинственная в свой простоте и простая в своей таинственности — необъятно великая книга природы.

LV

Конь-пахарь

Непосредственное участие коня в земледельческом труде народной Руси заставляет ее относиться с особенным вниманием к этому животному. В памятниках изустного простонародного творчества, дошедших до наших забывчивых дней в письменных трудах пытливых собирателей-народоведов, а также разлетающихся и до сих пор по светлорусскому простору из уст сказателей-краснословов, все еще не вымерших, несмотря на истребительную работу времени, то и дело ведется речь о нем. И былины, и песни, и сказки, и пословицы, и загадки, и всякие поговорки-присловья; создававшиеся долгими веками простодушной мудрости, отводят в своих — рядах почетное место этому вековечному слуге народа-пахаря, составляющему первое его богатство после земли-кормилицы. Гуляя по отведенному для него в живой летописи словесному полю, вы как бы сопутствуете потомкам крестьянствовавшего на Руси богатыря Микулы Селяновича в самобытном перерождении условий их трудовой — подвижнической жизни на земле и «у земли». Вместе с постепенным развитием крестьянского быта подвергался видоизменениям и взгляд посельщины-деревенщины на коня. В древнейшие времена, застающие на Руси обожествление всей видимой природы, конь одинаково считался созданием Белбога (стихии света) и Чернобога (стихии мрака), причем детищем первого являлся будучи белой масти, а черной — порождением мрака. Сообразно с этим и смена дня ночью представлялась суеверному воображению языческой Руси — бегом-состязанием двух коней. «Обгонит белый конь — день на дворе, вороная лошадка обскачет — ночь пришла!» — еще и теперь говорят в народе. «Конь вороной («бурый жеребец» — по иному разносказу) через прясла глядит!» — нередко можно услышать перед наступлением ночи.

Исследователь воззрений славян на природу приводит любопытную старинную русскую сказку, прекрасно обрисовывающую это представление. Идет путем-дорогою девица-красавица добывать огня от старой бабы-яги. Идет, — говорит сказка, — а сама дрожмя-дрожит. Вдруг скачет мимо нее всадник: «сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая»…Следом за ним рассветает утро белого дня весеннего. Дальше идет девица-красавица, — видит: скачет другой всадник — «сам красный, одет в красном и на красном коне», — стало всходить солнце. Шла-шла путница, добралась до избушки на курьих ножках, где жила баба-яга, чародейка-властительница небесных гроз, — видит еще всадника: «сам черный, одет во всем черном и на черном коне». У самых ворот провалился он сквозь землю, и в тот же миг наступила ночь. Пришла девица к бабе-яге, спрашивает про всадников и узнала, что первого звали «день ясный», второго — «солнце красное», третьего — «ночь темная»… Во всех русских сказаниях темная сила представляется выезжающею на черном коне, светлая — на белом. С разделением власти над миром и всеми явлениями его бытия между воцарившимся на славянском Олимпе потомством двух всемогущих стихий — белые кони передаются богу-солнцу, богу-громовнику (сначала Перуну, потом Святовиду и, наконец, Светлояру-Яриле); черные же становятся собственностью Стрибога и всех буйных ветров — Стрибожьих внуков. Выше уже велась речь о белых конях, содержавшихся при величайшей святыне языческого славянства — арконском храме Святовидовом; говорилось также и про коней Перуновых, на которых теперь — по словам народа — разъезжает небесными дорогами свят-Илья-пророк. Солнце — этот «небесный конь» индийских сказаний, в продолжение дня обегающий небо из конца в конец и отдыхающий ночью, чтобы снова появиться на своем вековечном пути, представлялось русскому язычнику светлокудрым божеством — то богом, то богиней — разъезжающим на золотой колеснице, запряженной парою светоносных-белых (иногда — для большей торжественности — заменявших то парою бриллиантовых, то парою огнепламенных) коней. Подводит их поутру ко дворцу Солнца дева Утренняя Заря, уводит ввечеру — Вечерняя Заря. Родственные этому сказания можно найти и у многих других народов, бывших язычников, хотя и не происходивших от одного с нами племенного корня. Так, у немцев существует старинная сказка о восьминогом солнцевом коне, бегающем быстрее ветра с горы на гору, коне с блестящим камнем во лбу — таким ярким, что от него темная ночь превращается в белый день. Есть подобная же сказка и у славян — словаков. Эти последние рассказывают, что некогда была на земле страна, где никогда не светило солнышко. Все обитатели ее давно бы разбежались, если бы у короля не было на конюшне жеребца с солнцем-камнем промежду глаз, рассыпавшим свет во все стороны. Повелел добрый король водить этого чудодейного коня из конца в конец по всему королевству: где проходил конь

— там становился день, откуда родили его — развешивала между небом и землею свои черные полога ночь непроглядная. Вдруг пропал у короля конь, украла его страшная волшебница (олицетворение зимы, похищающей солнце). Ужас овладел несчастною, погруженной во мрак страною. Так и сгинуть бы ей и всем ее жителям во тьме, да нашелся добрый человек: привел похищенного коня. И опять воцарилась в королевстве светлая радость (весна)… Издавна воображение русского простолюдина рисовало весну, возвращающеюся на белом коне. Таким же являлся и Овсень — Новый Год, привозящий первую весть о возврате весны. Празднование древнерусской Коляды — праздник возрождающего солнца — сопровождался (и теперь по глухоморью захолустному сопровождается) песенкой-колядкою, вроде: «Ехала Коляда накануне Рождества, в малеваном возочку, на беленьком (по иному разносказу — «на вороном») конечку! Заехала Коляда, приехала молода, ко Василью (новогоднему святому) на двор» и т. д. В старину эта песня распевалась-выкликалась на Святках даже в стенах Москвы Белокаменной, где, по суровым словам благочестивых, умудренных книжным начетчеством, людей, в это самое время «накладывали на себя личины и платье скоморошеское и меж себя, нарядя, бесовскую кобылку водили».

Можно найти целый ряд старинных русских сказаний, в которых представляются в образе коня и месяц, и звезды, и ветры буйные, об- летающие «всю подсолнечную-всю подселенную» от моря до моря. Даже и тучи, заслоняющие свет солнечный, и быстролетная молния являются иногда в том же самом воплощении. «У матушки жеребец — всему миру не сдержать!» — говорит старинная загадка о ветре; «У матушки коробья — всему миру не поднять!» — о земле; «У сестрицы ширинка — всему миру не скатать!» — о дороге. Громовой гул представляется, по одним народным загадкам, ржанием небесных коней. По другим — «Стукотит, гуркотит — сто коней бежит». Русские сказки упоминают о конях-вихрях, о конях-облаках; и те, и другие наделяются крыльями, подобно бурому коню удалого богатыря Дюка Степановича, ясным соколом — белым кречетом вылетевшего-выпорхнувшего на Святую Русь «из-за моря, моря синяго, из славна Во-лынца, красна Галичья, из тоя Корелы богатыя». «А и конь под ним — как бы лютой зверь, лютой зверь конь — и бур, и космат»… — ведет свою речь былинный сказ: «у коня грива на леву сторону, до сырой земли… За реку он броду не спрашивает, которая река цела верста пятисотная, он скачет с берега на берег»…

Из возницы пресветлого светила дней земных, из воплотителя понятий о звездах, ветрах, тучах и молниях конь мало-помалу превращается в неизменного спутника богатырей русских — этих ярких и образных воплощений могущества святорусского, служащих верою-правдою Русской земле с ее князем (осударем) — Солнышком, обороняющих рубеж ее ото всякого ворога лютого, ото всякой наносной беды. Трудно представить богатыря наших былин древнекиевских без «верного коня» («доброго», «борзого» — по иным- разносказам), — до того слились эти два образа, выкованных стихийным песнотворцем в горниле живучего народного слова. И кони богатырские у нас у каждого богатыря — на свою особую стать. У Ильи Муромца, матерого казака, конь не то что у горделивого Добрыни Никитича; а и Добрынин конь не подстать, не подмасть откормленному коню Алеши Поповича, «завидущего бабьего перелестника». Нечего уж и говорить, что в стороне ото всех них стоит та «лошадка соловенька», на которой распахивал свою пашенку «сошкой кленовенькою» богатырь оратай-оратаюшко, пересиливший своими крепкими кровными связями с матерью-землею могуществом кочевую-бродячую силу старшого богатыря Земли Русской — Святогора. А у этого, угрязшего в сырую землю, представителя беспокойного стихийного могущества, отступившего перед упорным крестьянским засильем, конь был всем коням конь: сидючи на нем, старейший из богатырей русских «головою в небо упирается». Под копытами коня Святогорова и крепкая Мать-Сыра-Земля дрожмя-дрожит. «Ретивой» конь Ильи Муромца, по словам былины, «осержается, прочь от земли отделяется: он и скачет выше дерева стоячево, чуть пониже облака ходячево»… У него, у этого коня ретивого, даже и прыть-то — богатырская: