Народная Русь - Аполлон Коринфский

«Не бывать волку лисой!» — говорит старая пословица. И впрямь так: весь нрав ее — на свою особую стать. Зовет ее народ «кумушкой», «Патрикеевною» величает. «Лисой пройти», в его устах равносильно со словом схитрить («спроворить»); есть даже особое словцо — «лисить». Лиса — слабосильнее волка не в пример, да, благодаря своей повадке, куда сытнее его живет. Она — «семерых волков проведет»: как ни стереги собака от нее двор, а все курятинки добудет. «Лиса и во сне кур у мужика в хлеве считает!», «У лисы и во сне ушки — на макушке!», «Где я лисой пройдусь, там три года куры не несутся!», «Кто попал в чин лисой, будет в чине — волком!», «Когда ищешь лису впереди, она — позади!», «Лиса все хвостом покроет!» — перебивают одна другую старинные пословицы-поговорки. «У него лисий хвост!» — говорится о льстивых хитрецах. В простонародных сказках лиса, обыкновенно, выводится обок с зайцем, который представляется рядом со своей пушистой соседкой еще трусливее и беззащитнее. «По лесу-лесу лисье жаркое в шубейке бежит!» — загадывают про него на среднем Поволжье. «Труслив, как заяц!» — говорят в просторечье о робких не в меру людях. Зовут белого зимой, серого по осени, рыжего летом трусишку-зверька «косым». Все поговорки о нем — охотничьи. «Делу время — потехе час!» — говаривали с давних дней на Руси. И вот, любо охотнику целыми часами гоняться за косым. «Коня положу, да зайку ухожу!», «Не дорог конь — дорог заяц!», «Рубль бежит, сто догоняют!» Перебежит косой заяц дорогу — лучше вернуться домой, по охотничьей примете, а то никакого толку не будет весь день. Трусоват заяц, а есть на свете и другой зверь, что, по народному слову, и его боится: лягушка, прячущаяся в своей болотине при виде такого страшилища… В песнях зайцу-трусу посчастливилось — не «косым» зовут там его, а «заинькой» величают. Его именем прозываются в северной и средней полосе России особые игровые-хороводные песни (в Вологодской, Тверской, Псковской, Вятской, Тульской, Новгородской и Орловской губерниях). «Заинька, по сеничкам гуляй-таки, гуляй; серенький, по новеньким разгуливай, гуляй!» — запевается одна из таких «заинек-песен». «Заинька, и где был, побывал? Серенький, и где был, побывал? — Был, был, парень мой, был, был, сердце мой, я во лесе в ельничке, во зеленом сенничке!» — вторит ей другая, в ином месте записанная. «Что ж ты делал, заинька? Что ж ты делал, беленькой? — Я капусту ломал, зеленую поглодал!» — заливается третья, переносящая заиньку из лесу в огород. Каждая из этих песен продолжается вопросами о том, что делал заинька, которого, кстати сказать, изображает ходящий в кругу хоровода, и кончается припевом, вроде: «Заинька, поклонись, серенькой, поклонись! Заинька, кого любишь, серенькой, кого любишь, заинька, поцелуешь, серенькой, поцелуешь»… Заинька-парень целует которую-нибудь из девушек под припев хоровода: «Вот как, вот так, поцелуешь!»… После этого его заменяет поцелованная, а он присоединяется к поющим, которые заводят новую песню-«заиньку». Чаще всего, — если в кругу стоит-ходит девушка, — поется: «Стелю, стелю постелюшку, стелю пуховую!», кончающаяся словами: «Кого люблю, кого люблю, того поцелую!»… Заяц не только воплощение трусости, но и олицетворение быстроты. Потому-то быстрое, едва уловимое мелькание отблеска солнечных лучей на стенах, потолках и полу называется «зайчиком». Это название относится в народе и к синим огонькам, перебегающим по горящим угольям. В старину повсеместно на Руси зайчатина считалась поганой пищею; еще и до сих пор не везде станут у нас есть зайца, не говоря уже о староверах-раскольниках, у которых это прямо-таки воспрещается. Простонародное суеверие не советует вспоминать о зайце, плавая во время купания: Водяной утопить за это может.

Белка, красивый пушистый зверек, столь оживляющий своим непоседливым бойким нравом пустынное безмолвие северных угрюмых лесов, то и дело упоминается в старинных русских сказках. Перепрыгивает она с ветки на ветку, поет-распевает, по словам сказочников, веселые беличьи песенки, а сама — знай грызет орехи: не простые орехи, скорлупа у них из чистого золота, а зерна-ядрышки — жемчужные. Если случайно забежит из лесу в деревню белка, быть для всей деревни худу — гласит седое народное слово. Оно же, это умудренное многовековым опытом слово, сохранило до наших дней поверье о том, что, если волки воют по залесью да белки скачут по опушкам, — надо ждать либо морового поветрия, либо войны. «Вертлява, а не бес!» — загадывается про белку.

Из других представителей звериного царства упоминается в сказаниях русского народа об олене. Воображению славянина-северянина, жившего обок с нерусью-оленеводами, каждое грозовое облако представлялось оленем, везущим по небесному морю-океану колесницу Перуна-громовника. С Ильина дня, по наблюдениям деревенских погодоведов, холодеет в реках и озерах вода. Народ перестает с этой поры купаться, говоря, что грех и ни к чему доброму не поведет купанье после того, как «олень омочит свой хвост». С этим поверьем имеют немало общего германские предания о «солнечных оленях». Среди русских свадебных песен попадаются и такие, в которых речь идет об олене с золотыми рогами. «Не разливайся, мой тихий Дунай!» — поется в одной из них, записанной в Московской губернии: «Не заливай зеленые луга; в тех ли лугах ходит оленюшка, ходит олень — золотые рога. Мимо ехал свет Иван-господин: — Я тебя, оленюшка, застрелю, золотые роженьки изломлю! — Не убивай меня, свет Иван-господин! В некое время я тебе пригожусь: будешь жениться — на свадьбу приду, золотым рогом весь двор освещу!» («… в терем взойду, всех гостей взвеселю!» — добавляется к этому в тождественном во всем остальном саратовском разнопеве).

Старинные сказки, родственные по содержанию у всех народов, ведут, между прочим, речь и про баснословную «птицу-льва» («гриф-птица»), представляющуюся воображению сказочников наполовину птицей (голова и крылья орлиные), наполовину зверем (туловище и ноги льва). Перья у этого птице-зверя заострены, как стрелы; когти и клюв у него — железные. Величиною он — с гору. Сказочные добры молодцы, отправляясь в тридесятое царство, в тридесятое государство за невестами, приходят к синему морю — нет переправы через необозримую водную пустыню… Велят они рыбакам зашить себя в лошадиную шкуру и положить на берегу. Прилетает ночью гриф, схватывает шкуру и переносит в ней добра молодца за море, разрывает тогда он булатным мечом свою оболочку и выходит на белый свет, пугая неожиданностью чудовищного перевозчика, только что собиравшегося было позавтракать принесенной добычею. Птицы летают так быстро, как ветер, — а есть и быстрее его, — говорит народ. Болести лихие-повальные напускаются по ветру, оттого и слывут «поветриями». И самая смерть представлялась иногда суеверному воображению имеющею птичий лик. Чуме придал народ вид утки со змеиными головою и хвостом; холера в некоторых захолустных уголках олицетворяется огромною черной птицею, пролетающей над деревнями-селами по ночам и задевающею железными крыльями воду. «Птицей-Юстрицею» величает смерть старинная загадка о ней.

«На море на окияне,На острове БуянеСидит птица-Юстрица.Она хвалится-выхваляется,Что все видала,Всего много едала:И царя в Москве,Короля в Литве,Старца в келье,Дитя в колыбели…»

«Жар-птица» русских сказок, по объяснению А. Н. Афанасьева, является одним из воплощений бога-солнца и в то же самое время — бога-грозы. Во всяком случае, она создана народным воображением из представлений о небесном огне-пламени. За этою птицей, приносящею тому, кто овладеет хоть одним ее пером, всякое счастие, отправляются один за другим в неизведанный путь сказочные добры молодцы. Живет она в тридесятом царстве Кощея Бессмертного, в окружающем терем Царь-Девицы райском саду с золотыми яблоками, возвращающими молодость старцам. Днем сидит жар-птица в золотой клетке, напевает Царь-Девице райские песни; поет она — из клюва скатный жемчуг сыплется. Ночью вылетает она в сад, перья у ней отливают златом-серебром, вся она — как жар горит; как полетит по саду, весь он светится разом. Одному перу ее, по словам сказок, «цена ни мало, ни много — побольше целого царства», а самой жар-птице и цены нет. Древнегреческое предание о Феникс-птице, возрождавшейся из собственного пепла, имеет нечто родственное с нашим о жар-птице. «Та (Феникс) убо птица одиногнездица есть», — повествуется в старинном памятнике русской отреченной письменности: «не имеет ни подружия своего, ни чад, но сама токмо в своем гнезде пребываеть… Но егда состареется, взлетит на высоту и взимаеть огня небеснаго, и тако сходящи зажигаеть гнездо свое, и тут сама сгораеть, но и пакы в пепел гнезда своего опять наряжается…» Одним из воплощений духа огня на земле считался в древние времена петух, этот — по словам загадки — «Гласим-царь», «Будимир-царь», представляющий неизменно верные часы народной Руси, узнающей по петушиному пению время ночи. В старину он был посвящен богу Световичу (Святовиду) и признавался за лучшую умилостивительную жертву богу огня — Сварожичу. «Петух поет, значит нечистой силе темной время прошло!» — говорят в народе, твердо верящем в то, что с вечера до «первых петухов» положено бродить по земле всякому порождению диавола. «Петух поет — на небе к заутрене звонят!» — приговаривает благочестиво-суеверная старина, завещавшая в наследие своим правнукам предание о том, что, как перестанут петь петухи — так и всему миру конец… «Бывает, что и курица петухом поет!» — говорит пословица, применяемая к людям, берущимся за непосильное дело и заранее похваляющимся сомнительным успехом. Куроклик (пение кур), однако, считается самым недобрым предзнаменованием. В памятниках отреченной русской письменности есть сказание о том, что существует на свете совсем особенный петух. «Солнце течет на воздухе в день, а в нощи по окияну ниско летит, не омочась, но токмо трижды омывается в окияне», — гласит сказание, продолжая: «есть кур, ему же глава до небеси, а море до колена; едва же солнце омывается в окияне, тогда же окиян всколебается и начнут волны кура бити по перью; он же очютив волны и речет: кокореку! Протолкуется: светодавче Господи! Дай же свет мирови! Еда же то въспоет, и тогда вси кури воспоют в един час по всей вселенней…» Другой петух, «петушок — золотой гребешок» русских сказок, представляется народному воображению сидящим на своде небесном и не страшащимся ни воды, ни огня. Если кинуть его в колодезь — всю воду разом выпьет; в огонь попадет — зальет все пламя. В современном крестьянском быту петух считается существом, отгоняющим нечистую силу и охраняющим от пожаров. Потому-то и ставят деревянного или железного петуха на коньке крыш. «Красного петуха пустить» — значит поджечь что-нибудь. Старые люди уверяют, что, когда пожар начинается от молнии, — с неба спускается пламенный петух прямо на крышу. Бабы-лечейки, дающие веру всякому нашептыванию, носят больных ребят под куриный насест (от лихорадки, желтухи и бессонницы), где и обливают водою, приговаривая: «Зоря-зоряница, красная девица! Возьми лихую болесть!» В старину рассказывали, что нельзя держать петуха во дворе дольше семи лет, семигодовалый-де петух яйцо несет, а из этого яйца змей вылупится на пагубу люду православному. Это поверье еще в давние — времена отошло в область забытых преданий прошлого.