Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - Анна Александровна Караваева

не будет, князь Василий приблизил к себе незнатных, но умных людей вроде Неплюева, Косогова, Змеева, Украинцева и других. Возвышенные им, они были преданы ему, ловили каждое его слово и готовы были выполнять все его планы. В голове у него кипело, он выдумывал неутомимо, как пчела. Но из планов почему-то не рождалось ни законов, ни дел. Удалось только в закон о холопстве за долги ввести некоторые смягчающие пункты, добиться отмены закапывания в землю мужеубийц и отмены смертной казни за возмутительные слова. И вообще в царских законах вдохновенные планы Василия Васильевича никак не отразились. Для этого знатных вотчинников надо было не ораторскими речами зазывать, а взять их, вотчинников, за шиворот, распорядиться их землями так, как подсказывала смелая, исторически передовая мысль. А вот этого-то князь Василий и не умел. Быстро решать и выполнять он совершенно был не в состоянии.

И чего ни коснись, все у Василия Васильевича в планах выглядело, как маков цвет, а в жизни — как оборотная сторона медали. Как воодушевленно мечтал «ближний боярин» и «сберегатель» государства русского о «вечном мире» с Польшей! Мир был пышно отпразднован, а на другой день пришлось платить по этому разорительному векселю: Москва должна была сыграть роль заслона для Польши от крымских татар. Так возник крымский поход, окончившийся тем более позорно, что сам князь Василий был главнокомандующим. Он и не мыслил командовать, он открещивался, как только мог, он назначал для такой высокой чести представителей самых знатных родов. Вот тут-то родовитые и отомстили ему за все так терпеливо выслушанные ими предерзостные планы. «Ага, голубчик, теперь ты нас признаешь!» — все наперебой стали отказываться от высокой чести. Да нет уж, да где уж им! — умишком для такого дела не вышли. Нет, нет, он, князь Голицын, заключил мир и союз с Польшей, ему и карты в руки, вот пусть он и ведет войско к победе. И Василий Васильевич, теснимый этим враждебным ему большинством, взял в свои руки командование. Полководцем он оказался из рук вон плохим: дошел до Перекопа, испугался выжженных солнцем степей, желудочных эпидемий в оголодавших войсках, конского падежа — и ни с чем вернулся в Москву. Но в Москве его приняли хорошо: царевна Софья спохватилась как любовница и еще больше как правительница — верного человека с глаз угнали… И она была рада, что он вернулся. Этот дворцовый роман знаменовал собой то же роковое несоответствие, которое всегда портило Василию Васильевичу. В собственном воображении — супруг и «галант» гордой царевны-правительницы, вершитель и «оберегатель» судеб огромной столицы, возможный ее преобразователь. А в действительности либеральный и образованный царедворец поддался атаке очень решительной молодой женщины, которая сыграла вовсе не на обаянии красоты, а на власти: дураки, кто от царевен отказывается. Таким образом, не он взял, а его взяли. И кто? Некрасивая женщина, с большой головой и грубым невыразительным лицом. Кроме того, Софья была настолько тучной, неуклюжей и старообразной, что в двадцать пять лет казалась сорокалетней. Она-то и простила князю Василию Голицыну и несчастный поход, и такую блистательную в мечтах и планах и так позорно провалившуюся в действительности внешнюю политику.

От этой неприятности Василий Васильевич скоро оправился, благо характер у него был светлый, легкий и новые отважные планы преобразований уже теснились в его уме. Его недоброжелатели ехидничали, что после такого похода ему не худо бы уехать от стыда подальше, в деревню. Но князь Василий ни в какую деревню не поехал. Жизнь его потекла, как всегда.

По-прежнему ходил он слушать обедню в домовую свою церковь Воскресения. Она было открыта в 1687 году (то есть за два года до его падения) в надстроенном для этой цели втором этаже над церковью Параскевы-Пятницы. Отстояв обедню, князь возвращался домой крытой галереей, соединявшей церковь с палатами. Он шел, щурясь от полуденного солнца, струившегося навстречу ему сквозь желтые, красные, синие и зеленые стекла, — не в пример многим остальным московским хоромам, у него в доме окна ярко светились заморскими стеклами.

У него немало было книг: житий святых, молебнов, акафистов, апокрифических сочинений, календарей за разные годы. Но с не меньшей охотой размышлял он над книгами, которые как будто не имели никакого отношения к его государственным трудам и заботам. Это были рыцарские романы, сочинения вроде: «О звезде пресветлой», «О строении комедии» и «Рифмотворная печатная». Он и сам сочинял стихи и пьесы, которые показывал только одному человеку во всем свете — своей некрасивой даме сердца, но умной царевне Софье.

Царевна Софья среди всех молодых женщин своего круга была, конечно, самой интересной личностью. Энергичная, умная, она получила образование на западноевропейский образец. В числе ее наставников был Симеон Полоцкий, один из виднейших московских писателей XVII века и воспитатель детей царя Алексея Михайловича. Симеон Полоцкий был убежденным западником и обладал довольно обширной для своего времени эрудицией. Кроме поучений и проповедей, Симеон Полоцкий написал два сборника стихов («Вертоград многоцветный» и «Рифмологион»). Когда царь Алексей Михайлович задумал учредить в Москве театральное «действо», Симеон Полоцкий живо откликнулся на это новшество и написал комедию «Навуходоносор» и комедию «Притча о блудном сыне». Увлекаясь античной литературой и особенно латинской письменностью, Полоцкий выступал и как переводчик латинских классиков. Надо полагать, что этот многогранно талантливый человек стремился передать царским детям не только свои знания, но и вкусы. Не из его ли уроков также почерпнула Софья сведения о женщинах-правительницах, императрицах и королевах, которые влияли на исторические судьбы стран и народов. А если она об этом знала, теремная жизнь, конечно, казалась ей невыносимой. И «талантом» себе среди придворного общества она выбрала Василия Голицына — приверженца западноевропейской культуры, царедворца-философа и поэта. Начитанный, знающий несколько иностранных языков, приветливый в обращении (не в пример многим родовитым и преисполненным высокомерия боярам), интересный собеседник, умеющий достойно поговорить с иноземными послами, Василий Васильевич Голицын был именно тем человеком, которого честолюбивая Софья прочила себе в помощники в управлении государством. Она мечтала, чтобы рядом с ее именем русской фактической царицы блистало имя ее, выражаясь по-европейски, первого министра. Она этого добилась: семь лет ее правления (с мая 1682 до начала августа 1689 года) вошли в историю под названием правительства Софьи и Василия Голицына.

После смерти царя Алексея Михайловича престол перешел к четырнадцатилетнему Федору Алексеевичу, к старшему его сыну от первой жены, Марии Милославской. Вокруг царя-подростка и его именем действовала и вершила все государственные дела боярская группировка Милославских, родственников первой жены царя. Самым влиятельным из молодых бояр