Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - Анна Александровна Караваева

— Ну и высотища, братцы!

— Это мы только сейчас удивляемся, а вот погоди, как дома в двадцать-то пять этажей строить будут!

Усмехаясь, я вспомнила оторопь российской провинции перед купеческим Трианоном. На него сейчас посмотрели бы мельком, а то и совсем не заметили бы. Да и те школьники, или вузовцы, или служащие какого-либо треста, которые находятся сейчас в бывшем коробовском доме, даже и не подумают хоть сколько-нибудь изумляться ему: вокруг них старые русские города тоже расправляют плечи, чистятся, украшаются. Многоэтажные дома возникают на месте пустырей, домиков с мезонинчиками. А может быть, бывшего коробовского дома больше и нет на свете. Молодые планировщики и архитекторы, мечтающие не о компромиссах, а о решительном изменении городского пейзажа, посмотрят на это купеческое рококо и, не задумываясь, вынесут ему приговор:

— Чертовски мешает, да и ценности никакой: игрушка, кондитерское изделие.

И новый городской пейзаж, рослый, просторный, с площадями и широкими улицами, с пышной зеленью скверов и парков, пойдет в наступление. Он обоснуется вокруг тех мест, где совсем бесполезно скучали на полукруглой лестнице богини и музы и где, потешая стрелами своего любовного колчана белобрысую Коробиху и ее Ваньку Окуня, выбрасывал веселые струи фонтана ожиревший амур.

Но только ли в размерах дело? Какие-нибудь Рябушинские. Коноваловы и Терещенки, не произойди Октябрьской революции, «сгрохали» бы «собственный небоскреб» — не отставать же «от людей». И отчего-де, черт подери, «раз в жизни» себе не позволить?.. Уж как бы и где бы торчало сие сооружение, одинокий дом-верзила, — гадать мне не хочется, просто каждый метр его стены орал бы: «Хочу — и есть такое дело, и мы не хуже людей, и мы с небоскребом-с»..

«Нет, не в размерах только дело», — думаю я, взирая на каменную громадину. И не в стиле только, и не в выражении только. Дом чист. Ни зависть, ни собственнические вожделения, ни злоба, ни проклятья не оскверняют его. Он чист. Он не служит кому-либо одному, обогащая его и усиливая его власть над людьми. Дом возникает предо мной как часть общего жизненного плана, в который включена и моя жизнь.

Вот и сбылась твоя дорожная песня, путиловец… Если и нет тебя на свете, дети твои вспоминают ее соленый задор и дерзкий припев: «Наша возьмет»… И вот оно, твое «наше взяла», старый сосед моей юности…

Не может быть никакого сомнения, что ты совсем иначе отнесся бы к этой улице, не так, как в свое время к Невскому. Прежде всего ты одобрил бы работу истории, завоеванной тобой, детьми твоими и братьями по труду и битвам.

Вот сквозь ребра лесов уже проступают очертания мощных площадей дома, его перекрытий, бетонных столбов, будущих галерей, балконов и башен; а одиннадцатиэтажный фасад, занявший всю линию бывших охотнорядских лавок и лабазов, уже готовится, как в песне поется, «показать лицо свое белое»… Да, вот оно такое и есть… Белые гладкие мраморные плитки, теплые под солнцем, как ладонь ребенка, покрывают его стены. Видишь белую колоннаду над Москвой на высоте одиннадцатого этажа?! Поднимемся туда. Небо так и хлынет на тебя со всех сторон. В просветы колоннады небо несется навстречу голубизной такой силы и прозрачности, что кажется, тебе стоит только руку протянуть и схватить его, как плод с ветки.

Мы смотрим вниз, на Москву, в самом разгаре ее рабочего полдня. Люди движутся, сходятся, рассыпаются, как фигурки в мультипликационном фильме. За круглым, как пятачок, сквериком скромно притаился похожий на детскую копилку Большой театр, а над его фронтоном позеленевший мальчик Аполлон с волшебной своей колесницей. Да и сама площадь Свердлова отсюда мала и тесна, как блюдце, — здесь, на просторе, даже удивительно смотреть, как распутывается эта сутолока человеческих толп, трамваев, грузовиков, троллейбусов, автобусов. Отсюда мечтается о завтрашней Москве как об одном из вечных городов мира. Уже совсем недалеко то время, когда Москву будут не только славословить по обычаю международной любезности путешественников: она будет сниться во сне, как бессмертные создания великих мастеров. Ее обширные площади будут восхищать, как величественные озера, которые могут держать на себе большие суда. Ее широкие прямые улицы, от конца до конца братски поделившие между собой зелень, цветы и архитектурные красоты, будут возникать в сознании, как благородные символы и образцы равенства и справедливости.

Посмотрим же на эту старую улицу, которой назначено быть улицей-стрелой. Спустимся вниз и пройдем вдоль этого могучего гранитного цоколя. Мы увидим, как властно вычерчена эта прямизна. Эта даже сквозь строительную пыль блистающая полоса черного камня под цоколем словно перечеркнула все «наслоения веков» на этом бойком и тароватом месте. Где, например, было расположено то коммерческое логовище, где икру продавали «только оптом»? Где стоял охотнорядский молодец, которого я так яростно возненавидела тогда? Где находилась угрюмая лавка «Пух-перо», около которой страдала бедная сирота в ситцевом платьице с розовыми горошинами, девушка с русой косой и милыми веснушками? Где стояли эти пропитанные кровью и жиром, иззубренные, избитые топором огромные пни-плахи мясных лавок, около которых дебелые, богобоязненные хозяйки без пощады лупили лавочных мальчиков? Где находились лабазы и кладовые с их толстыми, окованными железом дверями, ржавыми, хрипло поющими затворами, за которыми мне чудились мрачные тайны замка Синей Бороды? Где стояло то и это? Не помню, решительно не помню… Воспоминания детства не так уже могущественны, как мы иногда предполагаем…

Итак, мы стоим у цоколя гостиницы. Нагретый погожим сентябрьским солнцем гранит тепел, как живое тело. Под его полированной корой застыли в причудливой игре огненно-рыжие, бордовые, как спелая вишня, розовые, как заря, прожилки, пятна, оттенки, похожие то на ветвистую изморозь, то на цветы, то на фантастических птиц.

Группа экскурсантов вышла из огромного зева будущего вестибюля. Высокий худощавый юноша со значком ГТО остановился против ниши и с шумным боевым вздохом сказал:

— Значит, ребята, он встанет вот здесь. Ну, например, победитель воздуха — парашютист… Соответственно данной жилплощади, внушительная будет фигура, братцы…

— Лицо у него, наверное, будет замечательное, — подхватила рослая девушка, щуря серые серьезные глаза.

— Лицо… это еще полдела! — Юноша вел свою линию. — Какая это будет силища, здоровье, мускулатура…

Худенькая курчавая девушка в больших круглых очках, придающих ей смешной и хрупкий вид, сказала:

— А почему никто из вас не хочет вообразить, до чего все это будет величественно и роскошно!

И молодежь, согласившись с ней, принялась вспоминать, что действительно в этом огромном доме для путешественников роскошь, красота будут выглядеть не как счастливая случайность, а как нечто само собой подразумевающееся, естественное.

Очкастая девушка оказалась самой впечатлительной. В своем воображении