Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

— Осторожней, сукин ты сын! — басом кричит мужчина, подбирает упавший виноград и бросает обратно в корзину.

Скрипит арба. Плетутся буйволы, пережевывая жвачку. Перед одним домом на валуне, сгорбившись, сидит старуха.

— Здравствуйте, тетушка! — окликает ее мужчина и снова слезает с телеги.

Буйволы терпеливо ждут хозяина, а он выбирает самые лучшие грозди и накладывает их старухе в передник.

— Угощайтесь, тетушка!

— Дай бог тебе счастья, сынок, — шамкает она, потом вдруг узнает мужчину и ударяет себя по колену иссохшей рукой.

— Уи, да это же ты, Георги! Дай бог добра твоему дому, ведь мой Ясона был тебе ровесником, сынок! Лучше бы господь меня прибрал вместо него…

Снова раздается скрип арбы. А вокруг столько красок. И хотя много других цветов — желтый, зеленый, серебряный и коричневый, но все же преобладает красно-бурый оттенок. А сверху нависает куполом лазурное небо. Лениво перебирают ногами буйволы. На арбе гордо сидит сухой темноволосый, крепко сбитый крестьянин. Он не обращает внимания на ворчащую жену — в сердце у него неизъяснимая радость. Осень…

Перевод Д. Чкония.

СТАРИКИ

По деревне разнеслась весть о том, что Пело Шавишвили приказала долго жить. Как в любой деревне, в Гумбати смерть, да еще такой древней старухи, как Пело, не была таким уж ошеломляющим событием. Здесь слова — «все там будем!» настолько естественны и понятны, что-не вызывают никаких праздных размышлений. На похороны, как правило, приглашают. Собирается уйма народу, в первую очередь, разумеется, вся деревня. Наезжают родственники из других деревень и городов. Именно на похоронах встречаются давно не видевшиеся близкие, друзья и, само собой, не могут скрыть чувства радости, вызванного встречей. Они приветствуют друг друга, обнимаются, целуются, слышен их приглушенный (как бы не услыхала семья покойника) смех, а порой и шутки. Может показаться странным, но я нигде не слыхал столько шуток, как в Гумбати на похоронах.

За домом в больших котлах варятся хашлама и плов с мясом. Из большой бочки разливают вино по бутылям и кувшинам. С овцы, подвешенной за ноги к шелковице, обдирают шкуру. Соседки перебирают зелень. В марани режут рыбу и сыр. Во дворе толпится народ. А наверху, в большой комнате, в гробу лежит крохотная бабушка Пело. В руку ей вложена восковая свеча, у изголовья на табурете поставлена тарелка с пшенной кашей, а мерцающие свечи наполняют комнату каким-то печальным потусторонним светом.

У двери среди женщин, облаченных в траурные одежды, сидят старые зурначи, раздувая щеки и прикрывая глаза, играют, а медоле[27] поет печальным голосом:

Когда заканчивается песня, единственная дочь бабушки Пело, пышная Элико, бьет себя рукой по щеке и начинает причитать, ей вторят невестки Пело. А бабушка Пело лежит спокойно, словно спит, ей-то теперь все равно. Свой долг она исполнила — вырастила четверых детей, выдала замуж дочку, женила сыновей, вынянчила внуков и правнуков и теперь с чистой совестью предстанет перед своим супругом «на том свете».

Беса и Миха хорошо помнят Пело в молодости, впрочем, чего только они не помнят, были свидетелями двух войн, на их глазах сменились три власти… Старики сидят на балконе и молча глядят во двор Шавишвили. Из-под их жестких войлочных шапок выбиваются белые-белые волосы, длинные, свисающие вниз усы тоже совершенно поседели, и на висках вздулись узелками синие жилки. Обоим в душу закрался страх. Они чувствуют холодное дыхание присевшей на забор Шавишвили смерти, но не подают виду и с деланным спокойствием взирают на собравшихся в том дворе людей и на прислоненную к дверной стойке крышку гроба.

Старики пробуют завязать беседу, пытаются говорить о чем-нибудь, не имеющем никакого отношения к смерти, но это не получается, и страх становится еще сильнее. Наконец Беса говорит:

— Вино из города привезли… — Миха какое-то время помалкивает, не подает голоса, а потом с сожалением качает головой и смотрит вдаль, на побитые грозой виноградники.

— Э-эх…

— До следующего урожая дотянем, а, Миха? — лукаво улыбается Беса.

Миха тихонько, по-стариковски смеется и смотрит приятелю в глаза.

— Уж не испугался ли ты?

Беса в молодости славился как отличный борец. И сейчас, глядя на него, нетрудно догадаться, что когда-то он обладал недюжинной силой. Беса даже в городском цирке боролся, да на тот заработок не прожить было… Кормили его лопата и мотыга, трудиться он умел, но на плечах была немалая семья, и жил он бедно.

Миха же был торговцем. Он с детства хромал на обе ноги и никак не мог приспособиться к крестьянской работе. Завел себе в деревне лавчонку, привозил из города разную мелочь: соль, сахар, мыло, керосин и торговал.

В свое время его даже раскулачили, сам Беса с товарищами принимал в этом участие. Можно было предположить, что они недолюбливают друг друга, но, как часто бывает на этом свете, какое-либо событие сближает совершенно чужих людей. Миху и Бесу сблизило горе. Оба они во время войны потеряли сыновей, двух орлов, да таких, что оба стоили целой деревни.

Вместе они горевали и так привыкли держаться рядом, так полюбили друг друга, что стали неразлучными, как дети.

Беса взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и натянуто улыбнулся.

— Испугался, как бы не так!..

— Испугался, испугался, — хихикнул Миха, — по глазам вижу, что испугался…

Дома никого не было. Малыши и те убежали во двор Шавишвили. Жены Бесы и Михи тоже были там — сидели среди женщин, одетых в черное. Солнце катилось к закату, но жара не спадала.

Старики сидели на балконе, оглядывали деревню, и каждый был погружен в свои думы. Они забыли все: и страх, и смерть, — их мысли обратились к сыновьям. Миха даже