Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

кошмаром, полностью отстуканным на машинке и аккуратно скрепленным, а ты мрачно нахмурился и отказался взять. Так вот, она добивалась от дяди Дементия, чтобы он уговорил le beau ténébreux приехать в отель «Бельвю», Монт-Ру, в октябре, числа семнадцатого, кажется, но он в ответ только смеялся и повторял, что мы с Дашенькой должны все уладить.

Так что вновь «поздравленьице», дорогой Иван! Мы оба считаем, что это мы замечательный, неподражаемый художник, которому тоже остается «только смеяться», когда кретины критики, особенно англичане, принадлежащие к низшей верхушке среднего класса, бранят его зеркальный слог за то, что он «уклончивый» и «игривый», подобно тому как американский фермер считает приходского священника человеком «эксцентричным», оттого что он знает греческий.

P.S.

Душевно кланяюсь [неточное и вульгарное выражение, вызывающее образ «склонившейся в поклоне души»] нашему заочно дорогому профессору, о которомъ много слышалъ отъ добраго Дементiя Дедаловича и сестрицы.

Съ уваженiемъ,

Андрей Вайнлендеръ

Меблированное пространство, l’espace meublé (известное нам лишь как меблированное и заполненное, даже если его содержанием является «отсутствие вещества» – вмещающее также и сознание), по большей части водянисто, по крайней мере на нашей планете. В этом своем состоянии оно погубило Люсетту. Другая его форма, более или менее атмосферная, но столь же тошнотворная и не свободная от гравитации, уничтожила Демона.

Мартовским утром 1905 года, сидя, как султан, на устланной коврами террасе виллы «Армина» в окружении четырех или пяти ленивых девиц, полностью обнаженных, Ван праздно раскрыл американскую ежедневную газету, выходившую в Ницце. Сообщалось о новой крупной авиакатастрофе, четвертой или пятой по счету в недавно начавшемся столетии – огромная летательная машина по неизвестной причине распалась на части на высоте пятнадцати тысяч футов над Тихим океаном между островами Лисянского и Лайсанова, относящихся к Гаваилльскому архипелагу. В списке «ведущих деятелей», погибших в результате взрыва, значились: глава рекламной службы большого универсального магазина, исполняющий обязанности начальника цеха листового металла факсимильного предприятия, администратор звукозаписывающей фирмы, старший партнер адвокатской конторы, архитектор с тяжелым летательным опытом (первая опечатка, не поддающаяся исправлению), вице-президент страховой корпорации, еще один вице-президент, на этот раз в Совете по Улаживанию Споров, чтобы это ни значило —

«I’m hongree [Хочу есть]», сказала maussade ливанская красоточка пятнадцати знойных лет от роду.

«Позвони в колокольчик», сказал Ван, продолжая с чувством странной поглощенности просматривать перечень отмеченных ярлыками жизней:

– президент оптовой виноторговой фирмы, управляющий компанией по производству турбинного оборудования, производитель карандашей, два профессора философии, два газетных репортера (которым больше нечего сообщить), помощник управляющего оптового виноторгового банка (напечатано с ошибкой и не на том месте), помощник инспектора трастовой компании, президент, секретарь печатного агентства —

Имена всех этих заправил, а также еще около восьмидесяти других мужчин, женщин и безмолвных детей, погибших в голубом воздушном пространстве, не оглашались, пока разыскивались их родственники и близкие, однако предварительный список обывательских абстракций сочли настолько значительным, что его поспешили преподнести в качестве закуски; и только на другой день Ван узнал, что «президентом банка», затерявшимся в заключительной мешанине, был его отец.

«Потерянные стрелы судьбы каждого человека остаются рассыпанными повсюду вокруг него» и т. д. («Рефлексии в Сидре»).

В последний раз Ван виделся с отцом в их доме весной 1904 года. Присутствовали и другие: старик Элиот, торговец недвижимостью, два правоведа (Громбчевский и Громвель), эксперт по предметам искусства д-р Экс, новая секретарша Демона Розалинда Найт и важный Китар Свин, банкир, ставший в шестьдесят пять лет авангардным писателем; всего за один волшебный год он выпустил «Безродную Почву», сатиру в свободных стихах на англо-американские диетические привычки, и «Кардинала Гришкина», нарочито утонченное полотно, восхваляющее католицизм. Поэма была всего лишь озорным огоньком в совином глазу, а вот роман знаменитые молодые критики (Норман Гирш, Луис Дир и многие другие) уже успели провозгласить «плодотворным», превознеся его благоговейными голосами, звучавшими так высоко, что обычное человеческое ухо не многое могло расслышать в этом хоре неутомимых дискантов; однако все это казалось таким увлекательным, и после шумихи некрологических эссе в 1910 году («Китар Свин: Человек и Писатель», «Свин как Поэт и Личность», «Китар Кирман Лавехр Свин: Материалы к Биографии») и сатира, и роман были забыты так же прочно, как и надзор исполняющего обязанности помощника с опытом Улаживанья Споров – или эдикт Демона.

Застольная беседа касалась главным образом деловых материй. Демон недавно приобрел маленький, идеально круглый тихоокеанский остров с розовым домом на зеленом утесе и песчаным пляжем, похожим на кружевной волан (если смотреть с воздуха), и теперь желал продать свое небольшое драгоценное палаццо в Восточном Манхэттене, которого Ван не хотел. Мистер Свин, жадный делец с безвкусными броскими перстнями на толстых пальцах, сказал, что мог бы купить его, при условии, что получит в придачу кое-какие украшающие дом картины. Сделка не состоялась.

Ван продолжал свои научные изыскания частным образом до своего избрания (в тридцать пять лет!) главой раттнеровской кафедры философии в университете Кингстона. Этот выбор Совета стал следствием катастрофы и отчаяния: два других кандидата, претендовавших на это кресло, солидные ученые, намного старше и в целом лучше Вана, признанные даже в Татарии, куда они часто наезжали, с горящими глазами, рука об руку, в «последнюю минуту» таинственным образом исчезли (предположительно погибли под фальшивыми именами в так и не разъясненном крушении над улыбающимся океаном), а по уставу на кресло, оставшееся вакантным в течение юридически определенного периода времени, больше нельзя было претендовать, чтобы у другого, менее завидного, но тоже довольно хорошего стула, появился шанс быть принесенным из задней комнаты. Ван не нуждался в этой должности и не особенно ценил ее, но принял свое назначение в свойственной ему манере добродушного своенравия или своенравной благодарности, или просто в память об отце, который имел некоторое отношение ко всей этой истории. Свои обязанности он исполнял не слишком серьезно, сведя к строгому минимуму (к дюжине или около того) число ежегодных лекций, передававшихся монотонным носовым гулом, производимым преимущественно «речевым самописцем», новым и труднодоступным устройством (спрятанным в жилетном кармане вместе с пилюлями от инфекций «Венус»), в то время как Ван молча шевелил губами и думал об освещенной лампой недописанной странице своей раскидистой рукописи, оставленной в кабинете. Он провел в Кингстоне двадцать скучных лет (разнообразие вносили заграничные поездки) – малопримечательная фигура, которая ни в университете, ни в городе не обросла легендами. Нелюбимый суровыми коллегами, неизвестный в местных пабах, не завоевавший привязанности ни у единого студента мужского пола, он в 1922 году вышел в отставку, после чего перебрался на постоянное жительство в Европу.

8

ПРИБЫТИЕ МОНТ-РУ БЕЛЬВЮ ВОСКРЕСЕНЬЕ

ВРЕМЯ УЖИНА ОБОЖАНИЕ ПЕЧАЛЬ РАДУГИ

Ван получил эту смелую каблограмму за завтраком в женевском «Манхэттен-Палас» в субботу, 10 октября 1905 года, и в тот же