Две дороги - Василий Ардаматский

— А если победят не они? — спросил Заимов.

— Попробуй спросить это у них, станешь смертельным врагом. Только победа, обязательно победа, ничего, кроме победы.

— Неужели Гитлер за такой короткий срок успел приготовить сильную армию?

— Я ездил недавно в Мюнхен, — оглянувшись, ответил Друг. — Военные лагеря, аэродромы, казармы по дороге буквально на каждом шагу. Наци имеют все: и авиацию, и танки, и сколько хочешь солдат. Каждого в возрасте от восемнадцати до пятидесяти лет можешь считать солдатом. — В интонации, с какой говорил Друг, было что-то тревожное, раздраженное, будто он не просто рассказывал, но предупреждал его о чем-то.

Неделю Заимов занимался коммерческими делами. Сразу же возникла выгодная сделка — ему предложили оптовую поставку болгарского винограда для немецких госпиталей. Оптовый торговец фруктами, пожилой флегматичный немец, очень хотел оформить сделку, но требовал внести в условия свое право отказаться от своих обязательств в случае непредвиденных обстоятельств и не желал при этом назвать эти обстоятельства. Было совершенно ясно, что имел в виду его партнер, но Заимов хотел услышать это от самого немца.

— О каком винограде может быть речь, если война потребует всех наших средств? — сказал, наконец, немец.

Заимов согласился, сделка соответствующим образом была оформлена, и они, как заведено у коммерсантов, пошли в ресторан отметить соглашение. Разговор за столом не клеился. Немец отвечал на вопросы односложно: да, нет. И только после вопроса о семье он вздохнул:

— У меня два взрослых сына. В том-то и дело.

— Да, вам война опасна, — согласился Заимов.

— Она всем опасна, — тихо произнес немец. — Прошлая война разорила дело моего отца. Я начал с нуля.

— Я тоже знаю, что это такое, — сочувственно сказал Заимов. — Две раны.

— Странно, что сыновья говорят о войне как о празднике. Вся Германия точно сошла с ума, — угрюмо сказал торговец.

Мимо зеркальных витрин ресторана по улице с оркестром впереди проследовала колонна молодых немцев.

— Эти все тоже ждут своего праздника, — сказал торговец, кивнув на окно.

— Неужели вся Германия действительно хочет войны? — тихо спросил Заимов, но немец не ответил.

Этот торговец фруктами оказался единственным немцем, который вслух сказал Заимову о Германии, которая сошла с ума. Но Заимов прекрасно понимал, что за его словами стояла просто личная боязнь войны, которая один раз уже обернулась бедствием для его семьи.

На другой день, когда Заимов шел по улице, раздался вой сирены, и уличная толпа стала таять на глазах. Люди бежали к воротам, на которых белой краской были нарисованы стрела и буква Б. Эти учебные тревоги были почти каждый день, но первый раз Заимов решил пойти в бомбоубежище.

В бункере было полно народу — сидели на скамейках, сколоченных из свежих досок и стоящих рядами, как в театре. Все стены были оклеены плакатами, наглядно объяснявшими, как надо действовать, если возникнет пожар или окажутся раненые. На стене был водружен огромный портрет Гитлера, и все сидели лицом к нему. В углах стояли ящики с песком и лопатами.

Заимов вглядывался в лица. И здесь он видел те же глаза, что на улице. Слышал отрывочные фразы:

— В нашем доме в бункере поставили радио, играет музыка.

— Стоит мне отправиться в магазин, обязательно тревога.

— А мой никогда не спускается в бункер. Я бегу, а он смеется.

— Когда упадет первая бомба, побежит.

— На Берлин никогда не упадет.

— А откуда вы знаете?

— Очевидно, вы не верите фюреру.

После этих слов долго молчали.

Сидевший рядом с Заимовым здоровенный рыжий мужчина громко сказал, ни к кому не обращаясь:

— Странные люди есть на белом свете: брюзжат, что продукты по карточкам, а когда им открывают дорогу к богатству, они брюзжат — война. У них есть желудок, но нет веры в нацию.

Люди сидели молча, поникшие, как провинившиеся ученики на уроке.

С каждым днем Заимову становилось все горше от сознания, что планы, с которыми он ехал сюда, были наивно беспомощными. Да, он не представлял себе, что сделал Гитлер с Германией и немцами. Найти честных немцев для борьбы он не мог, хотя по-прежнему был уверен, что они все-таки есть. Но попробуй найди их в этой атмосфере всеобщего психоза и страха, когда любой собеседник может сдать тебя в гестапо. Военный угар оказался столь сладким, что им надышались даже люди, которые еще вчера могли мыслить трезво. И еще страх. Он был частью этого угара, ибо он вызывал у немцев преклонение перед силой в любом ее проявлении, в том числе и в военном.

Теперь Заимов встречался главным образом с живущими в Германии болгарами. Ему хотелось с их помощью лучше во всем разобраться. Впечатление от этих встреч было тяжким.

Почти все его знакомые были из круга преуспевающих, обеспеченных людей. Они говорили, что Германия стала счастливым местом для приложения деловых способностей. Заимова поражало, что они не понимают страшного, — чтобы преуспеть в Германии, человек так или иначе должен включиться в главное разбойничье устремление этой фашистской страны. Адвокат, раньше прозябавший в Софии, здесь сколотил состояние на ведении наследственных дел погибших еврейских семейств... Мало чем приметный в Софии инженер сильно преуспел, приняв участие в разработке конструкции армейских канистр для бензина... Женщина, которую в Софии считали дамой полусвета, создала в Берлине салон — она устраивала браки невест из аристократических семейств с различными выскочками нового времени, желавшими заполучить голубое родство... Рядовой преподаватель истории Софийского университета в Германии стал фигурой, написав для ведомства Розенберга книгу об исторической подчиненности славянства германской расе...

Другие люди не сделали головокружительной карьеры, но жили здесь более прилично, чем раньше в Болгарии, в чем-то смыкались с теми преуспевающими. И прежде всего они тоже принимали все, что происходило теперь в Германии. Лишь один из всех высказал сомнение в правомерности антиеврейских акций. Только один!

Всех их равно объединял животный страх перед карающей десницей нацистов — гестапо. В общем, и эти болгары были похожи на немцев, ни на кого из них Заимов рассчитывать не мог.

Надо было уезжать. У него оставалась одна последняя надежда — Друг. Они встретились накануне отъезда, сидели в укромном уголке богатого ресторана «Адлон». Почти все столики занимали люди в военных мундирах. Оркестр непрерывно играл то сентиментальные, то бравурные мелодии. Когда он заиграл ставшую знаменитой в Германии песню, написанную в память о погибшем гитлеровском бандите Хорсте Весселе, все в зале встали и, подняв бокалы, трижды прокричали: «Зиг хайль!».