Две дороги - Василий Ардаматский

— Но пакт делает вас его союзником против Запада, и это непонятно, непереносимо, — сказал Заимов.

— Нет, дорогой Владимир Стоянович. Вы видите в пакте то, чего в нем нет. Пакт для нас прежде всего отсрочка войны, нам сейчас головокружительно дорог каждый день мира, чтобы лучше подготовиться к неизбежной войне. А что касается вероломства Гитлера, оно уже известно всем, и нам в том числе. В общем, Владимир Стоянович, стратегический маневр, и больше ни-че-го.

Из ущелья потянуло холодом, и Бенедиктов предложил выбраться на солнце.

Когда они возвратились к машине, он сказал:

— А теперь, спустившись с высот на грешную землю, оглядимся внимательно: не горит ли уже угол вашего дома?

— В нашем доме плохо, очень плохо, — тихо отозвался Заимов.

События будут развиваться с непостижимой быстротой. Когда Гитлер захватит Польшу и немецкие войска встанут вплотную перед русскими, Заимов будет вне себя от волнения. Он понимает, как много значит для России представившаяся возможность выдвинуть вперед свою самую опасную западную границу, но он понимает и другое — Гитлер вышел на плацдарм для войны с Советским Союзом.

А пока он с негодованием наблюдал продажное лицемерие политиков в своей стране. Гитлеровцы лезли в Болгарию напролом. Их послушные слуги из болгарского правительства, да и сам царь Борис, делали вид, будто рады советско-германскому пакту. Но теперь он уже ясно видел — это было лицемерие. Все, что происходило в Болгарии до пакта, продолжалось и теперь. В эти дни продажные болгарские газеты писали, будто отныне все свои действия Берлин консультирует с Москвой. Болгарам, таким образом, предлагали поверить в то, что Советский Союз одобряет полное подчинение их страны гитлеровской Германии. И одновременно болгарские газеты и радио кричали до хрипоты: «Великая Германия!», «Новая Европа!», «Гений фюрера», «Счастье жить в одно время и в согласии с Гитлером!» Самое страшное — многие этому верили и не хотели понять, что еще шаг по этой дороге — и там пропасть...

Утром, встав очень рано и пройдя в свой кабинет, Заимов достал из шкафа военные справочники: немецкие, английские, американские, французские. Сел к столу и погрузился в чтение, делая выписки на листах бумаги.

Несколько раз к нему заходила Анна, звала его завтракать, но он каждый раз просил принести чашечку кофе.

— Что за дела у тебя? — не выдержала Анна.

— Да все проклятая коммерция, Аня, что ж еще, — не поднимая головы, ответил он.

Для всех теперь он был всего лишь коммерсант, торговый посредник, владелец скромной конторы на площади Славейкова. И для любимой жены тоже. Не объяснять же ей, что сейчас перед его глазами колонки цифр глобальной коммерции, название которой  в о й н а, и что он занят подсчетом ее приходов и расходов. Она может спросить: зачем тебе это? Что тогда ответить? Сказать ей неправду он не может, это у них исключено. Итак, «коммерция».

То, что он задумал, для чего сидел с рассвета над этими цифрами, было для него глубоко личным, но невероятно большим делом; принятое им решение должно перевернуть всю его жизнь, но даже Анне он сказать об этом не может... не имеет права. Может быть, потом, позже он скажет или она поймет все сама, но сейчас нет.

Он продолжал работу. Теперь на основе своих записей он готовил документ, который назвал очень просто: «Мое мнение». Он включил в документ некоторые выписки в качестве обоснования своего мнения, что следующей целью Гитлера будет Советский Союз. Он даже высчитал, что это произойдет весной 1941 года.

Три раза переписав черновик документа, он отпечатал его на портативной машинке в двух экземплярах и, поставив подпись под последней строкой, позвонил по телефону Бенедиктову.

На этот раз они поехали в местечко Банкя. Это совсем недалеко от Софии — не больше двадцати километров. Там был пустовавший дом одного из друзей Заимова, которым он всегда мог воспользоваться.

Но Бенедиктов идти в дом отказался, ему хотелось побыть на природе. Оставив машину, они прошли в парк и присели на скамейку под раскидистым каштаном. У ног их бесстрашно разгуливали черные дрозды. Глядя на них, Бенедиктов усмехнулся:

— Посмотрите, словно дипломаты во фраках, только у молодых фраки в серую полоску.

Заимов был слишком погружен в свои мысли, чтобы сразу ответить. Какое-то мгновение он слепо смотрел на птиц, но потом рассмеялся.

— Похоже, похоже. — И без паузы сказал: — У меня к вам дело. Прочитайте, пожалуйста.

Он вынул из кармана аккуратно сложенные листы, протянул их Бенедиктову и потом, пока тот читал, пристально смотрел в его сосредоточенное лицо.

— Интересно... И очень серьезно, — сказал Бенедиктов, прочитав и возвращая бумаги.

— Это может вам пригодиться? — напряженным голосом спросил Заимов.

— Весьма, — Бенедиктов, улыбнувшись, добавил: — Ваше мнение очень ценно.

— Возьмите.

— Спасибо.

Они долго молчали.

— Да, к этому идет... именно к этому, — нарушил молчание Бенедиктов, — хотя я и не занимался столь скрупулезными доказательствами-подсчетами. Но на днях у меня был разговор с моим английским коллегой. Он твердо убежден, что на Англию Гитлер не бросится.

— Его аргументы? — спросил Заимов.

— Он особенно не распространялся. Сказал: Гитлер превосходно понимает, что Америка от Англии не так далеко, как говорится об этом в школьных учебниках.

— И это, между прочим, правильно, — заметил Заимов. — Но раз все ясно, каждый думающий человек в моей стране должен... нет, просто обязан, уже сегодня спросить себя: с кем он? Хочу сказать вам: я с вами.

— Никогда в этом не сомневался, — ответил Бенедиктов.

— Спасибо, — наклонил голову Заимов. — Но мало сказать, с кем ты, надо еще найти свое место в схватке.

— Если иметь в виду вас, то на вашу жизнь войн было уже предостаточно. — Бенедиктов улыбнулся. — Вот когда вы пожалеете, что не лечили свою ногу.

Заимов протестующе поднял руку.

— Те войны, Александр Иванович, не в счет. Эта главная, в ней решается все, включая судьбу моей Болгарии. Ведь если наши политиканы, обезумев от любви к Гитлеру, втянут Болгарию в войну с Россией — это перечеркнет всю историю моей страны и отбросит ее назад к эпохе турецкого ига. Нужно будет начинать все сызнова.

— Вы верите в победу Германии? — спросил Бенедиктов.

— Ни в коем случае! — воскликнул он. — Никогда! Никогда! Но победа будет стоить России огромной крови — ей будет не до нас. А главное — немыслимый позор, который падет на наши головы, на головы наших детей, на головы многих, многих поколений! Об этом страшно даже подумать!