Две дороги - Василий Ардаматский

— Ваше правительство, судя по всему, думает об этом без страха, — заметил Бенедиктов.

— Проклятые богом изменники Болгарии, — тихо, с яростью произнес Заимов.

— Бог у них свой, карманный, — усмехнулся Бенедиктов.

— Царь? — спросил Заимов и взволнованно продолжал: — Он же немец по крови! Он не личность! Он меньше вашего Николая Второго.

— Но вы же не станете отрицать, что болгары почитают его как истинного царя.

— Я не собираюсь вместе с царем идти на плаху. Я до последнего своего дыхания предан Болгарии, ее народу и обязан доказать это делом. Всесторонне обдумав все, я решил посвятить себя борьбе с фашизмом. Только так я могу помочь Болгарии!

Бенедиктов смотрел на Заимова спокойно, чуть вопросительно, но ему все труднее было подавлять нараставшие в душе волнение, радость и гордость. Он давно знает этого замечательного человека, и именно ему этот человек доверяет сейчас свое сокровенное решение, фактически вверяет ему свою судьбу. В глубоких черных глазах Заимова он читал напряженное ожидание, но молчал. Он только чуть притронулся рукой к его локтю, и это прикосновение было яснее всяких слов. Заимов понял, что означает этот жест всегда замкнутого, никогда не допускающего в отношениях с ним даже тени фамильярности Бенедиктова.

— Дорогой брат мой, — тихо произнес Заимов и крепко сжал руку Бенедиктова. — Надо спасти Болгарию от позора, а для этого долг каждого болгарина помочь России. Другого пути, по крайней мере у меня, нет. Нет, — повторил он.

Не разрывая крепко сцепленных рук, Бенедиктов сказал внезапно охрипшим голосом:

— Я не смогу жить, если с вами что-нибудь случится.

Заимов улыбнулся.

— Мы оба военные, вокруг война, а это значит для нас обоих: на войне как на войне. Можно и погибнуть! Но в бою! Только в бою.

— Бе-Заимов! — кричал прокурор Николов. — Отвечайте суду: кто, где и когда завербовал вас в советские шпионы?

— Встаньте, когда с вами разговаривает суд! — потребовал судья Младенов.

Заимов тяжело поднялся, ощутив острую боль в спине. Он смотрел на судью и молчал. Всем своим существом он был еще там, в тенистом парке, где по зеленому лугу важно вышагивали черные дрозды...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Во время перерыва члены суда Иванов и Паскалев ушли в буфет. В судейской комнате остались судья Младенов и прокурор Николов.

Младенов прекрасно понимал, что суд идет не так, как того хотели его организаторы. Высокие начальственные лица, беседовавшие с ним, прежде всего требовали, чтобы процесс не стал для Заимова политической трибуной. Но одновременно они подчеркивали, что Заимов — фигура не рядовая, популярность этой фамилии в стране огромна, и поэтому суд над ним должен быть неуязвимым с правовой стороны — все должно выглядеть законно.

— Все-таки получается, что не он идет за судом, а мы за ним. На каждый вопрос он отвечает пространным и преступным разглагольствованием, а мы это покорно выслушиваем, — сказал прокурор Николов то, что и без него судье было известно.

— Этого следовало ожидать, — не сразу ответил Младенов. — Конечно, основа его преступления политическая, и отделить его конкретные преступные действия от этой основы суду крайне трудно, если не невозможно. Замечу, кстати, что такого разграничения нет и в подписанном вами обвинительном заключении. А это дает ему формальное право прибегать к политическим мотивировкам своих поступков. Наша общая задача теперь — свести это к минимуму.

Младенов понимал, что оказался в опасной ситуации, особенно он боялся полицейского атташе германского посольства Виппера, который уже давно был главным судьей для всех болгарских судей, — карьера или крушение зависели главным образом от него.

До суда Младенов считал, что отношения с Виппером у него хорошие. Не без его содействия он был назначен на этот процесс. Последний раз они виделись неделю назад и проговорили тогда около часа в полном согласии.

— Я недоволен тем, как проведено следствие, — сказал Виппер. — Они попросту не поняли, что такое Заимов, и работали с ним примитивно и пошло. Вместо того чтобы внушить ему мысль о тщетности его замыслов и отсюда о бессмысленности всего с ним случившегося, они ожесточили его, довели даже до попытки самоубийства. Не повторите их ошибки.

— Я боюсь, что Заимов использует трибуну суда для недозволенных речей, — сказал Младенов.

— Во-первых, ваша трибуна в суде гораздо выше, — жестко ответил Виппер. — И не так уж трудно с помощью идей великой Германии расправиться с идеями, которые движут предательством. От вас зависит, чтобы это почувствовал и Заимов. Он человек умный.

Сейчас было видно, что Младенов не выполняет рекомендаций Виппера — убедительной демонстрации превосходства великих идей Германии не получается. Он уже пробовал один раз напомнить Заимову о священном антикоминтерновском пакте, но тот с убийственной иронией сказал в ответ, что увидеть в этом пакте святость могут только великие грешники.

Размышления Младенова прервал телефонный звонок.

— Мне докладывают, что процесс идет плохо, — не здороваясь, сказал Виппер. — Видимо, вы абсолютно не поняли сути дела. Скажу предельно ясно: заткните рот Заимову! Это вам понятно?

— Я вынужден оперировать материалами следствия, — стал торопливо объяснять Младенов, — а оно, как вы сами признали, со своей задачей не справилось.

— Но разве так трудно быть умнее функционеров господина Драголова? — ядовито спросил Виппер; не ожидая ответа Младенова, задал новый вопрос: — Когда вы займетесь берлинским эпизодом?

— Сегодня... сейчас... — неуверенно ответил Младенов.

— Мы должны знать, с кем он встречался в Берлине? Предупреждаю — это очень важно.

Младенов положил трубку.

— Виппер? — спросил Николов.

— Да.

— Что?

— Требует заткнуть рот Заимову.

— Я давно пытаюсь это сделать.

— Но нельзя все же, чтобы протокол суда состоял только из ваших реплик, — заметил Младенов.

— Во всяком случае, моя совесть чиста.

Младенов сделал вид, будто не заметил намека.

— Сейчас займемся поездкой Заимова в Берлин, надо выяснить его связи там, — сказал он.

— Работа за господина Драголова, — проворчал Николов.

Возобновляя после перерыва судебное заседание, Младенов чувствовал себя неуверенно, он не был хорошо подготовлен к эпизоду поездки Заимова в Берлин.

Когда выходили судьи и комендант провозгласил «суд идет!», Заимов встал, и в глаза ему ударило солнце.