Играй против правил. Как нестандартные решения спасают жизни и миллиардные бюджеты - Марк Бертолини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы выбрали, конечно, более агрессивное лечение, которое означало химиотерапию в январе и феврале 2002 года, а затем облучение.
Это бы вывело рак в ремиссию, но мы искали исцеления. Так мы нашли доктора Еву Гуинан.
Добрая женщина с вьющимися волосами, доктор Гуинан возглавляла отделение трансплантации костного мозга в Бостонской детской больнице, и она стала нашим ключевым союзником не только в лечении Эрика, но и в борьбе с больничной бюрократией, когда мы настаивали на более агрессивном лечении. Она объяснила, что смертельные Т-клетки находятся в костном мозге, который подвергается воздействию химиотерапии и облучению. Трансплантация костного мозга позволяет использовать более высокие дозы этих методов лечения, но в лучшем случае они могут привести к ремиссии этого вида рака. Скоро он снова вернется в тот же самый костный мозг.
У доктора Гуинан появилась другая идея. Она хотела пересадить Эрику неподходящий трансплантат костного мозга, такой, который бы его тело отвергло. На медицинском жаргоне это бы называлось «трансплантат против хозяина», то есть иммунная система, распознав оккупанта, атаковала бы неподходящий костный мозг, и во время этого процесса уничтожила бы раковые клетки раз и навсегда. Такого никогда не делали раньше, и неподходящий костный мозг мог привести и к тому, что иммунная система могла начать атаковать не только раковые клетки, но и здоровые органы. За неимением других вариантов мы согласились. Стоило рискнуть.
В феврале 2002 года, в один из классических холодных, серых зимних дней Новой Англии, мы отвезли Эрика в Бостон, где его поместили в отделение трансплантации костного мозга детской больницы. Помещение было стерильным и мрачным, с контролируемыми воздушными фильтрами в каждой комнате и ароматом хлорки, плывущим по коридорам. Как бы ярко ни светило солнце, этаж всегда был мрачным и тусклым, окна затененными, и почему-то казалось, что мы все идем в замедленном кино. На этаже лежали еще тринадцать пациентов, в основном дети и подростки, все больные раком. Пациенты не видели друг друга, так как их ослабленная иммунная система могла не вынести такого воздействия, но я мельком видел других детей из коридора. Все ангелочки, по-своему. Там был двухлетний мальчик, которому делали уже вторую пересадку костного мозга, и девятнадцатилетняя девочка, которая в четвертый раз попала в отделение – ее семья знала, что на этот раз она не выживет.
Родители видели друг друга в коридоре и приемной. Иногда мы вместе пили кофе с рогаликами и делились записями о лечении и его методах. Но мы были каждый сам по себе, одинокие путешественники с детьми. Мы не имели эмоциональных связей, чтобы переживать за судьбу каждого ребенка. Но мы все еще могли жалеть. Врачи сказали, что рак Эрика был самым тяжелым, и некоторые родители выразили мне свои сожаления.
Мы старались поддержать сына. В первый же вечер мы с ним и его другом начали играть в компьютерную «войнушку» в семь вечера. Мы передавали друг другу контроллер, заказывали пиццу и газировку, улюлюкали, когда стреляли в плохих парней, и снова отрывались на полную катушку.
Вдруг я поднял взгляд и увидел медсестру, которая выглядела очень суровой.
– Я просто хотела предупредить вас, – сказала она. – Сейчас четыре часа утра.
– О боже, прошу прощения.
– Мистер Бертолини, вы не представляете, как чудесно слышать смех на этом этаже.
Эрику предстояло подвергнуться пятидневному облучению всего тела, чтобы разрушить костный мозг. Что это означало на практике, не приходило мне в голову, пока мы не вошли в радиационную комнату. Эрик лег на стол, надел наушники и стал слушать новый альбом Дэйва Мэтьюза. Медсестры наложили ему на область легких металлические пластины, чтобы у него не развились опухоли. Я обратил внимание, что стены были толщиной три фута[31], чтобы быть уверенными, что ни одна из радиоактивных частиц не просочится наружу. Я внезапно осознал, что сейчас произойдет: они собирались обрушить эту огромную металлическую машину на тело моего сына и обжигать его радиацией, словно бомбой в Хиросиме, целый час. Через пять дней его кровь не сможет переносить достаточно кислорода в ткани, они начнут разрушаться, и он умрет, если новый костный мозг не спасет его. Я подумал, что позволяю убить сына, и стал сходить с ума. Меня вывели из палаты, усадили в кресло и дали Валиум.
Когда после первого облучения Эрик вернулся в комнату, его вырвало. То же самое было на второй день. В груди у него стоял маленький порт, через который медсестры дважды в день брали кровь для измерения количества белых и красных кровяных телец, тромбоцитов, гематокрита[32] и гемоглобина. Я попросил результаты и записывал числа на доске рядом с телевизором, каждый день подсчитывая снижение. Химиотерапия забрала большую часть волос, теперь Эрик был лысым, бледным и худел все сильнее. Четвертый день был худшим. Было двадцать девятое марта, Страстная пятница. Эрик вернулся в свою комнату истощенный, страдающий от тошноты и близкий к смерти. Но он не жаловался и не спрашивал почему. В субботу мы посмотрели то, что стало нашим любимым телесериалом в больнице – «Таинственный театр 3000 года», в котором были представлены уборщик и два робота, сидящие в первом ряду кинотеатра, смотрящие фильмы ужасов категории B («Капля», «День, когда остановилась Земля[33]», «Кошмар Зомби»). Сериал был чокнутой культовой классикой, но неизменным хитом в нашем углу отделения трансплантации костного мозга, и в ту субботу его было достаточно, чтобы на лице Эрика появилась улыбка.
Мой брат Питер был идеальным донором неподходящего костного мозга.
… … … … … … … … … … … … …
Для него и других доноров костного
