Хроника грузинского путешествия, или История одного кутежа с картинками и рецептами - Геннадий Йозефавичус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стук вилок о тарелки и графины все еще отзывался в ушах, ноги народного артиста – мелькали в глазах, вино шумело в голове. Я вышел на улицу, в туман, прореженный лучами прожекторов, освещающих колокольни древних соборов Сигнахи. Через окна, как в телевизоре, можно было наблюдать за застольем. Никто еще не собирался расходиться: кувшины наполнялись вином, на столе появлялись новые тарелки, хористы, объединившись с отцовскими друзьями, под руководством Каландадзе-старшего продолжали выводить верхние ноты. Тамада этому столу уже не был нужен, кутилы обходились без единоначалия; в каждой маленькой компании произносились свои тосты…
Когда я вернулся внутрь, кто-то громко читал только что сложенный стих:
Жареный шашлык,
Вареная курица,
Только испеченный хлеб,
Черешня, что родил сад.
Нашему сердцу
Нужен тот же ритм,
С которым давят виноград.
Понятно было, что, если я исчезну, никто не заметит моего отсутствия. И я исчез, спрятался под периной в комнате старого кахетинского дома.
Слеза фазана
Утром за завтраком я нашел только Диму Антадзе, Максима и братьев-художников. Все остальные – и Каландадзе-старший с компанией, и певцы, и Каландадзе-младший с Тарамушем – уехали еще ночью. Железные люди! Кутили до посинения, ели-пили, пили-пели, пели-танцевали, а потом в минуту снялись, расселись по машинам и разъехались по домам. Будто и не было ничего.
Прикончив остатки мацони, мы пошли пройтись по Сигнахи. Алазанской долины по-прежнему не было видно, туман стал только гуще, старую крепость целиком накрыло облаком. Практически на ощупь мы добрались до здания местного музея, отыскали вход и, борясь с тугой пружиной, просочились внутрь. Посетителей не наблюдалось, и безмятежные служители, оставив посты, где-то пили кофе. Мы покашляли, потопали ногами, и на шум из музейного бара появился кассир-меланхолик. Взяв у нас несколько купюр, кассир выдал билеты и снова скрылся за дверью бара. А мы пошли смотреть Пиросмани; шестнадцать его картин развешаны по стенам музея. Художник родился неподалеку, в селе Мирзаани, а в Сигнахи, как говорят, жила та самая Маргарита, путь к дому которой Пиросмани выложил миллионом роз. Может, и не миллионом, и не роз, но легенда красивая. Открыл Пиросмани миру, кстати, Кирилл Зданевич, дед Карамана Кутателадзе, тоже замечательный художник.
Среди шестнадцати работ – «Доктор на осле», «Олень», портрет Ираклия II. А еще – огромная, во всю стену, клеенка «Сбор урожая». Справа на ней – большая яблоня, на которую по лестнице карабкается монументальная женщина. Слева – крестьяне, они давят виноград; сок льется в квеври. Духанщик с подносом спешит к работникам, чтобы дать им по стакану вина. В центре – семья с детьми; в руках чад – грозди. Все позируют, как на фото. На горизонте – деревня, из деревни на коне едет хозяин виноградника. Где-то режут барана, жарят шашлыки, варят мясо. Трое – с канци в руках – празднуют. Герои картины пьют вино и кутят, чтобы собрать виноград и сделать новое вино. Круговорот, рождение новой жизни. И опять хотелось вспомнить Тициана Табидзе, теперь уже – сказанное о Пиросмани:
Следы нашей жизни, о чем ни пиши,
Изгладятся лет через десять, не боле.
А там, на помин нашей бедной души
Придется пойти поклониться Николе.
Насладившись искусством, мы снова нырнули в облако и отправились искать место, пригодное для второго завтрака. Антадзе вроде знал одно, там должны были дать чихиртмы и хинкали. По дороге, идя на запах свежего хлеба, мы заглянули в чей-то двор и обнаружили пекарню. Там девушка с огромными глазами раскатывала тесто и, не обращая внимания ни на нас, ни на жар, почти залезая в тоне, лепила к стенкам печи полоски лаваша. Хлеба мы купили. И отличных мандаринов – в лавке по соседству. А потом мы увидели вывеску со словами «Слезы фазана», зашли в дом и обнаружили винный погреб и комнату, с полу до потолка увешанную картинами, словно вывезенными из московского Дома художников середины семидесятых. Оказалось, картины пишет американец Джон Эйч Вердеман Пятый, молодой американец, научившийся живописи в Суриковском институте и приехавший в Грузию изучать многоголосье. Постигая секреты многоголосья – обычное дело! – выучил язык, женился на грузинке и стал гнать вино. Вино – хорошее, называется «Слезы фазана» (выражение это используется в Грузии для обозначения чистоты: «чистый, как слеза фазана»). Мы, конечно, немного, буквально по стаканчику, выпили: по стаканчику горули мцване, по стаканчику ркацители, по стаканчику саперави. И еще больше возмечтали о настоящей чихиртме.
И получили ее, пройдя вверх по улице еще сотню шагов до ближайшего шалмана. Дима уже ждал нас; ждали и тарелки с сыром, с зеленью, со свежим хлебом. Как только мы сели (продрогшие, кстати) у очага, появилась и горячая чихиртма. И небольшая, как «для язвенников или лицемеров» (по выражению Антадзе), бутылочка водки. А потом – блюдо хинкали. И вторая (все же – для лицемеров, а не язвенников) чекушка. И чуть позже – второе блюдо и третий шкалик. Жизнь вроде начала налаживаться, а туман – рассеиваться. И мы поехали домой, в Тбилиси. С обязательной остановкой в Богдановке, конечно. Куда ж мы без мацони?
Пир Nº 1
А поводов к пиру недолго искать —
Любой для приятельской встречи пригоден.
Тициан Табидзе
Вернулись в Тбилиси мы вовремя, как раз к застолью, назначенному Каландадзе на вечер. Собраться велено было на углу Петриашвили и проспекта Меликишвили, на принадлежащем Гоги «Первом винзаводе», в «Ресторане № 1». Каландадзе созвал Бригаду в полном составе, пригласил певцов; повариха – приземистая широкая женщина в черном кителе – наготовила на батальон: кур с острым ежевично-гранатовым соусом, пхали из порея, сырных пирожков из кукурузной муки. В меню еще значились баклажаны, молодой сулугуни с мятой, фаршированные
