История одного поколения - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что таким, как он, не дают даже под угрозой смертной казни. — Полина сердито взглянула на поклонника. — А ты что подумал?
— Я был уверен, что ты так и сделаешь.
— И еще он сказал: «Ждите, когда я вывешу объявление». Злобно так сказал…
— Да, от него всего можно ожидать. — Юрий призадумался.
— Вон он, кстати, стоит и на нас смотрит.
Корницкий поднял голову, увидел злорадную физиономию Ваты и решительным шагом направился к нему.
— Ты куда? — окликнула его Полина, но он лишь махнул рукой.
Она осталась на месте, с тревожным ожиданием глядя вслед Юрию. Вот он подошел к Вате… хорошо, что с ходу его не ударил… Так, о чем-то разговаривают… Только бы не подрались! Впрочем, — и она нежно улыбнулась этой мысли, — со стороны Юрика это было бы так благородно!
— Слушай, мне надо в обеденный перерыв смотаться на почту, чтобы позвонить в Москву, — тем временем говорил Юрий, стараясь не смотреть в глаза комсорга.
— Зачем?
— Ну, разные там семейные дела…
— Жениться собрался? — Вата откровенно ухмыльнулся. — До комсомольского собрания все равно не успеешь.
Это было уже слишком — и Юрий стиснул зубы и кулаки.
— Завидуешь, сука? — злобно прошипел он.
— Ничего, — как бы говоря сам с собой, произнес Вата, — скоро тебе уже никто не позавидует. А на почту езжай, только смотри не задерживайся.
Не произнеся ни слова, Юрий обошел его и бросился бегом, стремясь перехватить отъезжавший грузовик, доверху наполненный мешками с картофелем.
На следующей день к краю поля, вдоль которого проходила разбитая грунтовая дорога, подъехали белые, заляпанные грязью «Жигули». Из машины, предварительно посигналив, вышел невысокий черноволосый человек лет пятидесяти, завидев которого Юрий устремился навстречу. После короткого разговора с отцом он указал ему на комсорга и вернулся на свое рабочее место. Отец сам подошел к Вате и отвел его в сторону. Коротко переговорив, они направились к «Жигулям» и сели в салон. Минут через десять Вата вылез наружу, а машина вновь просигналила.
— Ну что? — взволнованно поинтересовался Юрий, запыхавшись от быстрого бега.
— Садись, — хмуро кивнул ему отец и, стоило сыну оказаться рядом, глухо выругался: — Доигрался с девочками, черт бы тебя подрал! Знаешь, во что мне это обошлось?
— Но ты с ним договорился?
— Договорился… никто тебя обсуждать не будет.
— Меня? А Полину?
— Ты что думаешь — у нас дома стоит машинка для печатания денег? — разозлился отец. — Мне это и так стоило дороже, чем я предполагал. Ваш комсорг — жук еще тот!
— Это я и сам знаю. Так что насчет Полины?
— Плевать мне на твою Полину. Когда будет собрание, сиди и не вякай. Тебе надо закончить институт, без образования ты в Америке никому не нужен. Или ты собрался там машины мыть на какой-нибудь бензоколонке?
Юрий мрачно молчал.
— Ну, мне пора. Вылезай и помни, о чем я тебе сказал. Ты все понял?
Сын кивнул, хлопнул дверцей и, понурив голову, побрел вдоль кромки поля.
Собрание состоялось через два дня, в течение которых Юрий всячески избегал встреч с Полиной. Сначала она недоумевала, пыталась заговорить сама, а потом обиделась, особенно когда он принялся вяло ухаживать за подругой Татьяны Зинаидой — невысокой, не слишком красивой, но весьма смешливой девицей.
Комсорг Вата постарался от души — на собрании он клеймил несчастную Полину, используя весь идеологический лексикон того времени: «моральное разложение», «порочит звание комсомолки», «ведет себя вызывающе, противопоставляя коллективу, и это в то время, когда партия ставит перед нами важнейшие задачи…» и т. д. О Юрии не было сказано ни единого слова.
В продолжение всего этого лицемерно-идеологического бреда Полина неотрывно смотрела на него, словно ожидая, что он встанет и начнет говорить. Но Корницкий сидел неподвижно, уставившись в одну точку с самым отрешенным видом. Дело кончилось «строгим выговором с занесением в учетную карточку», причем во время голосования несколько человек, в том числе Юрий и Иван, воздержались. В принципе, в подобного рода наказании не было ничего смертельного, но Полина в тот же день собрала свои вещи и самовольно уехала в Москву. Через месяц, когда весь курс вернулся в город и приступил к занятиям, выяснилось, что ее уже успели отчислить.
Глава 4
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Если «в тихом омуте черти водятся», где же тогда резвятся ангелы, неужели в бурлящем водовороте? Почему нужно обязательно брать крайности, и где искать среду обитания спокойных, милых и миролюбивых существ — например, таких, как очаровательная Антонина Ширманова?
Мать Антонины была домохозяйкой, зато ее отец являлся довольно известной личностью, поскольку имел деловые знакомства с кинематографической элитой страны. Сейчас бы его должность назвали модным западным словом «продюсер», но тогда подобных слов еще не знали, ограничиваясь скучным словосочетанием «директор фильма». Естественно, что после окончания школы перед юной красавицей открывалась прямая дорога в престижнейший институт кинематографии, то есть во ВГИК.
Не менее естественно и то, что, подобно подавляющему большинству хорошеньких девушек, Антонина хотела стать актрисой. Но без целеустремленности или таланта, всецело полагаясь на влияние своего отца, она не имела ни малейших шансов пройти творческий конкурс, не говоря уже о том, чтобы выдержать совершенно бешеную конкуренцию, достигавшую едва ли не ста пятидесяти человек на место. Зато на экономический факультет того же ВГИКа ей удалось поступить без особых проблем.
Нельзя сказать, что она особенно огорчалась первому обстоятельству или слишком радовалась второму. Недаром, не имея заметных пристрастий, ярких дарований или сильных увлечений, Антонина еще в школе получила два равноупотребительных прозвища — «девочка-цветочек» и «цветик-семицветик». Казалось, никакие страсти, пороки или страдания никогда не смогут омрачить ее
