Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект - Виктор Александрович Зубачевский

впервые введена в научный оборот. Цитаты из архивных документов приведены согласно современным правилам орфографии и пунктуации, но сохранены своеобразие написания географических названий, выделение слов, стилистика. Археографическую обработку документов автор осуществлял в соответствии с существующими в России правилами публикации архивных материалов. Широкое использование архивных материалов определило цитирование переписки, дневниковых записей дипломатов и политиков, что, по мнению автора, нагляднее отражает характер исследуемой эпохи. Документы и события датируются по новому стилю. Следует заметить, что архивные материалы, как и другие источники, имеют различную степень достоверности и нуждаются в критическом анализе при комплексном их рассмотрении. Источниковая база диссертации, по нашему мнению, обеспечивает репрезентативность эмпирических данных. Автор провел первичный археографический анализ ряда источников и ему удалось интерпретировать полученную информацию на основе валидных методик, обеспечить источниковедческий синтез в целях доказательства новых концептуальных выводов.

Глава II

Политика России в ЦВЕ в преддверии и годы Первой мировой войны

2.1. Западные рубежи в системе геополитических координат Российской империи

Развернутое обоснование интересов России в ЦВЕ дали российские общественные и государственные деятели еще в XIX – начале XX века. Идеолог панславизма Н.Я. Данилевский считал, что после Отечественной войны 1812 г. России следовало сохранить раздел Польши между Австрией и Пруссией, а себе потребовать Восточную Галицию[185]. Подобного мнения придерживался начальник Главного штаба российских вооруженных сил генерал Н.Н. Обручев, писавший в служебной записке 1885 г.: «Западная граница наша значительно спрямилась бы и, упершись в Карпаты, приобрела бы такую силу, что могла бы устоять против всей Европы». Генерал напомнил, что Наполеон предлагал Александру I устье Немана, но последний отказался от этой частицы литовской земли. На Венском конгрессе русские дипломаты «увлеклись сохранением территории Царства Польского (…), а Россию лишили на Северо-Западе естественной ее границы. Ради этой же идеи была уступлена и Австрийцам часть Юго-Восточной Галиции… доставшаяся нам в 1809 году»[186].

С.Д. Сазонов (министр иностранных дел в 1910–1916 гг.) в своих мемуарах так оценил установленные Венским конгрессом российские рубежи: «Россия (.) получила уродливую границу, которая глубоко врезалась в германские земли и защита которой представляла неодолимые трудности. Непримиримо враждебная России Польша (.) ослабляла ее политически, сыграв роль нароста или грыжи в нормальном до этого времени организме Русского Государства»[187]. Лидер польской партии Национальная демократия и член российской Государственной думы Р. Дмовский охарактеризовал как «географическое уродство» Галицию и Царство Польское, утверждая, что для прочного обладания ими необходимы «дальнейшие территориальные приобретения – для Австрии в направлении нижнего течения Вислы и для России в направлении устьев Немана и Вислы или Карпатских гор, с целью на них опереться»[188].

Международная ситуация начала ХХ века превратила предложения генерала Обручева в не более чем пожелания, теперь государственные деятели России возлагали надежды на укрепление западных рубежей империи путем сотрудничества с другими континентальными державами. Но франко-германский антагонизм и русско-германские противоречия преодолеть не удалось. Военный министр А.Н. Куропаткин в докладе Николаю II за 1900 г. уже не говорил о необходимости блока континентальных держав, он лишь советовал примириться с усилением военной мощи Германии. «Своих естественных границ», по словам генерала, Россия достигла: Восточная Пруссия и Галиция в случае их присоединения к империи явились бы «восточноевропейской Эльзас-Лотарингией». К началу ХХ века правящая бюрократия России пришла к мнению о том, что национальным интересам страны отвечают сложившиеся границы и пространство империи, поэтому задача состоит в «сохранении уже достигнутых Россией пределов, без расширения таковых». Вместе с тем геостратегическое положение России имело как положительные (соседство на востоке с полуколониальными и зависимыми странами), так и отрицательные черты: непосредственное соприкосновение с потенциальными противниками – Германией и Австро-Венгрией – и отсутствие на западе серьезных естественных преград при наличии протяженной сухопутной границы[189]. В итоге, несмотря на определенные зигзаги внешней политики, Российская империя проявляла стратегический интерес к сопредельным территориям Германии и Австро-Венгрии, как, впрочем, и центральные державы – к сопредельным территориям России.

В отношении Восточной Галиции российские власти и общественность мотивировали свою заинтересованность не только стремлением «опереться на Карпаты», но и тем, что часть галицких русин отождествляла себя с русскими и выступала за единство восточных славян[190]. Российский посол в Вене М.Н. Гирс напомнил в письме от 8 февраля 1912 г. Сазонову, что после присоединения к Австрии Восточная Галиция «в официальных бумагах называлась Rot Russland (Червонная Русь), а население – russisch (…). Ныне австрийское правительство отрицает (…) существование русского племени в Галиции». По мнению посла, предоставление Галиции в 1861 г. автономии привело к тому, что фактически землей управляют местные поляки, которые провоцируют антироссийские настроения в среде русин[191]. В России (и не только) возобладало мнение, что понятие «украинец» ввели власти Австро-Венгрии для обозначения противников России, поскольку составлявшие единый этнос русины отличались конфессиональной принадлежностью и националь-нополитической ориентацией: православные карпаторусы и униаты-москвофилы – за Россию, а униаты-украинцы – за Австрию. Не случайно отечественные историки, писавшие как в дореволюционной традиции[192], так и с современных позиций, считают, что политика австрийских властей способствовала превращению Восточной Галиции в «украинский Пьемонт»[193]. Впрочем, национальное размежевание в Восточной Галиции было возможно, хотя представляло немалые трудности в связи с этнической чересполосицей, особенно на границе с Западной Галицией – в районе реки Сан, Перемышля и Ярослава (ныне в составе Польши. – В.З.), – а также на западе Прикарпатской Руси. Львов же образовал «на русской территории польский остров»[194].

Видение проблем ЦВЕ российскими политическими партиями, как либеральными, так и правоцентристскими, отличалось в предвоенный период, по сравнению с взглядами МИД, большей радикальностью и определенным единодушием. «Исправление» существовавших границ России допускали кадеты и октябристы. Националисты требовали разрешения галицийского вопроса и естественных границ на Балтике – устья Немана[195]. Славянофильские взгляды популяризировал в 1910 г. публицист И.И. Дусинский: он полагал национальной задачей России достижение «более удобных естественных границ» путем присоединения к империи Восточной Галиции и Угорской Руси, выступал против автономии Польши[196]. Крайне правые круги считали, что территориальное расширение империи за счет Австро-Венгрии и Германии усилит в России центробежные силы. Член Государственного совета П.Н. Дурнов в феврале 1914 г. писал Николаю II: «(…) что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда и с русскими поляками не так легко управляться? (…) Совершенно то же и в отношении Галиции»[197].

МИД России получал информацию, что в случае войны к возможной оккупации центральными державами Царства Польского и потенциальному «четвертому разделу Польши поляки стали относиться более спокойно, видя в этом начало объединения Польши»[198]. Подобные настроения позднее отразил