Бестеневая лампа - Иван Панкратов

разговаривал почти всегда только о работе. Они оба когда-то служили вместе в госпитале, дед ведущим хирургом, а Рашид Ахмеров — ведущим терапевтом. Из когорты врачей, прошедших войну, они оставались в госпитале «последними зубрами». И вот за пару лет до бабушки дядя Рашид умер. Тихо, незаметно, у себя на даче.

— Я последний остался, — сказал дед памятнику, на котором дядя Рашид был изображен молодым капитаном в заломленной набок фуражке. — Держусь пока. Вот к Тонюшке приезжал. Да и про тебя не забыл.

Ахмеров, немного наклонив голову к плечу, молча смотрел перед собой с плиты.

— Врач был гениальный, — не поворачиваясь, сказал дед Виктору.

— Я знаю.

— Ты просто так знаешь, с моих слов, — дед покачал головой. — Это видеть было надо, как он работал. Как думал, как выводы делал. Говорят, в русской терапии было две школы — одна боткинская, вторая захарьинская. Боткин был гений осмотра, а Захарьин — гений анамнеза. Каждый в свою сторону весы перетягивал. А Рашид — он умел и то, и другое. В совершенстве. Сейчас все горазды терапевтов ругать. А ты попробуй, как раньше, в шестидесятые — тонометр, мутный снимок легких, фонендоскоп, термометр и анализ крови. Собери из всего этого диагноз. Привыкли к УЗИ, без МРТ жить не можете, пневмонии пульмонолог лечит, стенокардию кардиолог. Нет, я не против, — он развел руками, — но вы, ваше поколение, все дальше и дальше от больных уходите, кругом техника, техника, техника… Суперкомпьютеры какие-то, анализы сразу на тысячу показателей, алгоритмы, стандарты. А вот этот, — он указал на фотографию на памятнике, — до последних дней в госпитале ЭКГ сам читал, снимки сам смотрел, легкие и сердце выстукивал — выстукивал! — и, что самое важное, думал. И тебя я тоже всю жизнь учу — думай!

Виктор слушал, не перебивая.

— Не растеряйте это, — повернувшись к внуку, говорил дед. — Старую школу не профукайте. Пока мы живы… — он посмотрел на могилу Ахмерова, кашлянул. — Пока я жив. Спрашивай. Книги бери. Советуйся. Умей слышать, видеть. Пропедевтику еще помнишь? Границы сердца, верхушки легких? Печень руками пропальпируешь?

— Да помню, дед, — слегка возмутился Виктор. — Ну ты прям вообще меня недооцениваешь!

— Вот видишь, Рашид, — сказал дед, обращаясь к памятнику. — Возмущается. Значит, есть еще самолюбие у этого поколения. Будем надеяться, что не зря мы в них вкладывались.

Дед кивнул памятнику и решительно зашагал в сторону автомобиля. Виктор посмотрел ему вслед, взглянул еще раз на молодого Ахмерова, подмигнул ему зачем-то и пошел следом за дедом.

Ехали они с кладбища молча. Дед думал о чем-то своем, Виктор просто смотрел в окно.

— Тебя домой? — внезапно спросил дед. — Или я в гараж, а ты потом сам дойдешь?

— Можешь и в гараж, — пожал плечами Виктор. — Могу прогуляться.

…Пока дед открывал ворота, он все думал, спрашивать или нет. Дед слишком серьезно прошелся у могилы Ахмерова по профессиональным качествам внука, и на этом фоне просить помощи было несколько неловко.

«Но он же сам предлагал», — оправдывался перед собой Виктор. Тем временем дед въехал в гараж, закрыл замки, подошел к внуку и протянул ему руку для прощанья.

— Я, пожалуй, зайду, — решился, наконец, Виктор. — Спросить кое-что хочу.

Дед приподнял одну бровь.

— Ну тогда заходи, — он согласно кивнул. — На вот малину, неси.

Виктор взял кастрюльку и пошел к подъезду, на ходу машинально съев несколько ягод. Войдя в квартиру, дед направился на кухню, включил там чайник — старый, обыкновенный, на газовой плите, — а сам отправился в ванную. Виктор присел в комнате в кресло, закинул ногу на ногу, осмотрелся.

У деда, как всегда, был порядок. Ни грамма пыли на серванте, ни крошки на ковре. Пара книг на столе у его кресла, где он проводил большую часть времени, рядом телефон и фотография молодой бабушки — точно такая же, как на памятнике. На подоконнике несколько цветков в горшках; он не бросил за ними ухаживать, сохраняя в знак памяти. Рядом с цветами — несколько газет и пара рентгеновских снимков.

— Приходил кто-то? — спросил Виктор, когда дед вернулся.

— Петя, — ответил дед, поняв, о чем речь. — Искали с ним «суставную мышь». Нашли. Зря рентгенологи считают, что она не контрастная. Я вижу. А после меня и Петя увидел.

Он загремел на кухне кружками. Через три минуты чай был готов, дед принес свою кружку в комнату, подложил на стол сложенную газету, поставил.

— Ты за своей сам давай, слуг у нас нет.

Виктор встал, принес кружку и вазочку с вареньем, сел за стол напротив деда.

— Есть у нас девочка одна… — начал он. — Прапорщик. Связистка Оля Лыкова. Лежит третий день. Температурит под тридцать девять, боли в области большого вертела слева. Очень ногу бережет, на левом боку не лежит. Ходит так, как будто ей в бедро выстрелили. Да, если по правде сказать, уже и не ходит.

Дед отхлебнул чай, поставил кружку, сел поудобней.

— С ее слов, болеет около десяти дней. С ухудшением. Приходила в нашу поликлинику, дали ей освобождение на три дня, назначили физиолечение…

— Лечили от чего?

— В медкнижке написано «Деформирующий остеоартроз левого тазобедренного сустава».

— Ей лет-то сколько? — удивился дед.

— Тридцать четыре.

— Она связистка не в десантной бригаде? Не прыгала никогда? — уточнил сразу дед.

— Нет, к десанту у нее никакого отношения. Травму отрицает.

Дед кивнул и постучал пальцами по подлокотникам кресла.

— В общем, стало ей хуже, из поликлиники ее направили к нам. Рыков положил, назначил диагноз «Воспалительный инфильтрат», принялся лечить антибиотиком, компрессами. Динамики никакой. Мы вместе еще раз посмотрели через день. Я пропунктировал то место, что больше всего болело — ничего не получил. Или не попал, что тоже возможно. Рентген, УЗИ — сделали. Но я после Магомедова к нашим рентгенологам как-то скептически стал относиться. Вот мы и думаем, что дальше делать.

— И что надумали?

— Ты же знаешь, у Рыкова есть поговорка: «Хороший скрип наружу вылезет». Сидим на попе ровно, ждем, когда гнойник сконцентрируется. Активно-выжидательная тактика.

— Подобная тактика хороша при холецистите, — дед покачал головой, — гнойная хирургия к такому не шибко располагает.

— Я понимаю, — ответил Виктор, повозил ложкой в кружке. — У тебя какие-нибудь печеньки есть?

— Возьми батон, намажь вареньем, — сказал дед. — Считай, пирожное.

Виктор усмехнулся, но сделал именно так, откусил сладкий кусок, посмотрел на деда.

— Ты от меня ответов ждешь, что ли? — недоуменно поднял тот брови. — После уросепсиса видишь во мне волшебника? Ты же очень мало информации дал. Исходя из того, что я услышал — где-то сидит гнойник. А правило тут одно: «Если есть гной, выпусти его». От Гиппократа до Войно-Ясенецкого — принцип неизменный.

— Сама Оля как-то не сильно согласна на операцию, — пояснил Виктор. — Ей надо на ногах быть через пару недель. Она очень просит, если есть возможность, попробовать полечить без разреза. Ты же знаешь, иногда получается с такими инфильтратами.

— Знаю. А что за срочность у нее? Отпуск, командировка, учения?

— Если бы. Все гораздо прозаичнее. Муж у нее сидит. За убийство. И через две недели у них свидание. Говорит, могут после этого перевести куда-то, ездить придется очень далеко. Надеется не пропустить встречу.

— Колония где-то у нас?

— Да, рядом с городом. Он третий год отбывает, вроде бы режим сделали чуть послабее — раньше она к нему раз в три месяца ездила, а теперь вот чаще разрешили. Ну она и рвется туда.

Дед хмыкнул, взял со стола кружку, но, прежде, чем сделать глоток, спросил:

— А убил-то кого?

— Я не все подробности знаю, — Виктор пожал плечами. — Сослуживца своего избил где-то в ресторане под новый год. Говорят, из ревности. Тот с лестницы упал и головой ударился. Привезли к нам. Он умер в реанимации дня через два. А Лыкова под белы рученьки и в колонию. Лет на восемь или больше.

— Да уж, от тюрьмы и сумы… — дед покачал головой. — Ладно, посмотрю я ее завтра. Такси не надо, сам приеду. Ты только на проходной скажи, чтоб «Жигуленок» мой пропустили. И подготовьте там все —