Тебе, моя единственная любовь - Мидзуна Кувабара

важная спица в колесе их военной машины. Он смог подняться до уровня перерождённого… Если его не станет, армии Оды будет нанесен ощутимый урон. Почему бы вам не воспользоваться случаем, ведь вы тоже в этом заинтересованы? — переведя дыхание, Райрэн снова обратил к ним свой призыв: — Окажите нам помощь в благом деле. Объединим усилия и уничтожим Наримасу вместе!

В воцарившейся тишине Наоэ бросил в сторону Такаи вопросительный взгляд. Тот сидел, неподвижно уставившись в пространство.

Правда была в том, что справиться с перерождённым — нелёгкая задача даже для Уэсуги. Но если призвать на помощь Саюри с её ненавистью и генералов Лиги Прямодушных, то изгнать Наримасу становилось вполне возможно. Совпадение интересов налицо. И всё-таки…

«Это же Иккосю… люди Кеннё…» Наоэ не мог избавиться от подозрений.

— Ну, что скажете? — снова спросил Райрэн, подавшись вперёд всем телом.

Тут молчавший до этого Такая впервые заговорил:

— Мой ответ — нет.

Райрен, а вместе с ним и Наоэ изумленно вытаращили глаза. Заявление было на редкость бескомпромиссным. Такая обвел посланцев Иккосю прояснившимся взглядом, в котором не было и тени сомнения:

— Сила Уэсуги предназначена не для того, чтобы одалживать её духам-генералам.

Так что на нас можете не рассчитывать.

— Что?.. Но постойте…

— Вы обратились не по адресу. Нечего ставить нас на одну доску с собой и себе подобными. Мы уничтожаем таких, как вы. Какое тут к чёрту содействие?

Вызывающий тон Такаи заставил Наоэ похолодеть. Райсё, не выдержав такой наглости, подался было вперед, но Райрэн упреждающе поднял руку. Он еще не потерял самообладания.

— Это ваше последнее слово?

— Да, — отрезал Такая.

Некоторое время они молча сверлили друг друга взглядом. Потом Райрэн отвел глаза, как будто что-то обдумывая, и, в конце концов, сказал:

— Что ж, тогда я осмелюсь просить лишь об одном маленьком одолжении. Сущий пустяк.

— Ну?

— Касательно того, что будет происходить между нами и Наримасой… Могу я надеяться на ваше полное невмешательство?

Такая недобро сощурился:

— Нейтралитет им, значит, подавай…

Райрэн ждал, напряженно вглядываясь в лицо собеседника; его лоб покрылся испариной. Такая, прищурившись, медлил с ответом, но обращённый на Райрэна взгляд не предвещал ничего хорошего. Наоэ, почуяв, куда ветер дует, быстро встрял в разговор:

— Хорошо, Райрэн-доно.

Такая подскочил, как будто ему залепили пощечину. Наоэ продолжил, не обращая внимания на его гневный взгляд:

— Мы согласны оставить дело Саюри без внимания и не оказывать помощи ни одной из сторон, но только если вы выполните два условия.

— Что за условия?

— Первое — ни при каких обстоятельствах не причинять вреда мирным жителям. Второе — завершить все военные действия через три дня, — в голосе Наоэ зазвучали металлические нотки. — Если по истечении установленного срока шум не уляжется, мы, Уэсуги, будем вынуждены вмешаться и пустить в ход изгоняющую силу. Против кого она будет направлена — против вас или Оды — заранее сказать не могу. Вполне вероятно, что против обоих, — прибавил он, посылая Райрэну выразительный взгляд.

Тот медленно склонил голову в знак согласия:

— Будь по-вашему. Три дня, так три дня. Мы ожидаем прибытия Наримасы нынче же ночью, а значит, к завтрашнему утру все будет кончено, — пообещал Райрэн и произнес с нажимом:

— Ваше слово, Уэсуги.

Наконец, визитеры откланялись. Такая проводил их взглядом, пока мужчины не скрылись из вида, и тогда только нарушил молчание.

— Почему ты не дал мне сказать? — Такая смотрел в сторону, но было и так ясно, к кому обращён вопрос. Наоэ не замедлил изложить свои причины — какие-никакие, а они у него были.

— Вы собирались отклонить их требование о невмешательстве, а этого нельзя было делать. Иккосю — наши враги по самой своей природе. Не стоит недооценивать их, Кагэтора-сама.

Такая посмотрел на него краешком глаза. Наоэ продолжал говорить: ему нужно было, чтобы Такая понял.

— Монахи-воины Иккосю сражались, чтобы проложить путь в царство Чистой Земли. Их вера очень проста и сильна до фанатизма. Они умерли, будучи уверенными, что после смерти попадут в рай. И пусть они стали мстительными духами, всем сердцем ненавидя Оду, но от слепого поклонения Будде Амиде[22] не отошли и по сей день.

Такая молча слушал.

— У некоторых сила веры бывает настолько велика, что они способны сопротивляться изгнанию. Потому-то к Иккосю и нужен особый подход…

Такая закрыл, потом снова открыл глаза.

— Понятно. Объяснения приняты, но… — он обернулся и резанул Наоэ взглядом, от которого у того волосы встали дыбом. Как будто в сердце вонзился осколок льда — ни вздохнуть, ни пошевелиться.

— Запомни на будущее, — пригрозил Такая. — Ты не имеешь права говорить вперед меня, никогда, ни при каких обстоятельствах. Знай свое место, Наоэ! Решения здесь принимаю я. Ты — слуга и будешь считаться со своим господином, — Такая сделал паузу.

— Заруби это себе на носу.

Наоэ почувствовал, как спина покрывается липким потом, и вместе с тем пришло болезненное осознание ошибки. Он опустил глаза и выдавил через силу:

— Прошу… меня простить…

Такая молча принял извинения, как будто другого и не ожидал. Его взгляд нисколько не потеплел.

Наоэ ощутил, как к нему возвращается ещё одно полузабытое чувство, теперь уже совсем иного рода. Оно подкатывало к горлу всякий раз, когда Кагэтора начинал вести себя как господин, заставляя Наоэ стискивать зубы от бессилия. Чувство собственной неполноценности… Беспомощность перед лицом человека, которого боги с рождения одарили тем, что ему, Наоэ, было не дано.

Кагэтора — повелитель по призванию. Человек, которому самой судьбой предназначено властвовать, если не над миром, то уж над ним, Наоэ, точно. Казалось, он появился на свет с той лишь целью, чтобы заставить Наоэ себе повиноваться, и потому небо наделило его особым, немеркнущим сиянием — знаком абсолюта.

Как ему удается воплощать это так безупречно и вместе с тем совершенно неосознанно? Временами Наоэ готов был удавиться от зависти, глядя на этот врождённый талант подчинять себе людей. То, что Наоэ было не под силу, Кагэтора делал легко и непринужденно, даже не задумываясь о чувствах тех, кому вовек с ним не сравняться… Жестоко. И наблюдать себя, повинующегося, не смеющего сопротивляться, было унизительно до дрожи.

«А он даже ничего не помнит…»

Снова этот порыв, грозящий верность превратить в мятеж. Желание уложить и покорить этого гордеца, который не боится ни бога, ни чёрта. Жажда завоевания… Возможно, таков и был подлинный облик его любви.

Такая молча поднялся и зашагал прочь. «Он знает, чувствует, что я не пойду ему наперекор… даже если и попробую, всё равно ничего не смогу сделать…» Наоэ смотрел