Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани

высокому двору о положении сего бедняка. Два месяца спустя для сего бедняка пришел указ о снискании расположения и был прислан царский халат. Отдельный приказ [шах] написал на имя высокостепенного хана: «Ежели поводом для приезда Малика Шах-Хусайна /496/ в Герат послужил [спор о] земельной собственности, помирите вышеуказанного с маликом и выделите для него его долю. Ежели он желает остаться в Герате, постарайтесь расположить его [к себе], и мы определим ему место на правах тиула, чтобы он, как и прочие эмиры, нес бы государственные повинности. Если же он желает находиться на августейшей службе, то направьте его [сюда]». [Мой] выбор пал на третье предложение. В конце месяца зу-л-ка’да 1019/в первой декаде февраля 1611 г. [сей раб] направился в священный Мешхед. Оставив Мухаммад-Му’мина и [остальных] домочадцев в священном Мешхеде, 14 зу-л-хиджжа 1019/27 февраля 1611 г. [сей раб] отправился в путь через Дамган. В Нишапуре его попутчиками стали многоуважаемый наместник Мир Абу-л-Ма’али Нишапури{941} и члены его семьи. Ночь под Науруз [сей раб] провел в Рибате Намаксара, подвластного Кашану{942}. Оттуда приехал в Кашан. В [день] султанского Науруза показался столичный город Исфахан. [Сей раб] имел счастье припасть к ногам [шаха] и был удостоен сочувствия. По существующему обычаю [шах] представил [сего] бедняка всей знати и столпам государства, упомянув правду о службе деда, отца и брата и моих стараниях ради сего государства.

В те дни был праздник с иллюминацией. Когда настал последний [день], в парке Накш-и Джихан{943} устроили множество увеселений и церемоний. В это время пришло известие о прибытии [в Иран] правителя Турана Вали-Мухаммад-хана{944}. Счастливое сердце светлейшего наместника обрадовалось. Вслед за известием несколько дней спустя хакан страны Туран сподобился явиться на службу и имел счастье встретиться с монархом [той] эпохи. Рукой покорности он коснулся подола милосердия обладателя короны и венца. Приезд правителя Турана, известие о нападении Турции на Арз-и Рум в дополнение к другим заботам отсрочили улаживание дел [сего] раба. Великий малик, воспользовавшись приездом властелина Турана, улучил момент и приехал в Исфахан. Поскольку несколько дней в Исфахане продолжались празднества, ликование и иллюминация, когда основным занятием были прогулки и увеселения, [когда] до слуха светлейшего [шаха] не доходило ни из одного источника никаких вестей, кроме музыкальных мелодий, он ни о чем не упомянул. Однако наедине и публично (тайно и открыто) верховный малик жаловался и пенял на [сего] раба. Столько раз он повторял свои слова, что высочайший наместник высказался по совести: «Хотя у такого-то /497/ были жалобы на отсутствие справедливости и притеснения со стороны малика, однако в эти дни он сдерживал себя и не произнес [по этому поводу] ни слова. Малик же, который должен был бы испытывать смущение и тревогу из-за отъезда [Малика Шах-Хусайна из Систана], [вместо этого] жалуется, переходя все границы».

Поскольку властелин Турана представил докладную записку относительно [своего] возвращения в Мавераннахр, высочайший наместник несколько дней занимался его делами и привел их в порядок. Он предложил ему столько коней, оружия, золота, драгоценных камней, тканей, что сокровищница надежд стала полной. Отпустив [властелина Турана] в Мавераннахр, [шах] в соответствии с [полученным] известием о движении турецкого [войска] в сторону Арз-и Рума направился на летовье. С летовья он выехал в крепость Нихаванда{945}, укрепил ее и произвел смотр войска в Чаман-и Султанийа{946}. Оттуда [шах] поспешил в Ардабиль{947}, чтобы совершить паломничество к усыпальницам [сефевидских шайхов]. После возвращения победоносные шатры были разбиты в Чаман-и Уджан{948}. В начале осени столичный город Тебриз благодаря радостному приближению той драгоценной жемчужины царствования стал предметом зависти рая. Когда известие о приезде высочайшего наместника дошло до великого вазира, он прислал в качестве посла одного из своих улемов и предложил мир. Высочайший наместник, объектом благосклонного внимания которого всегда было благосостояние мусульман, направил в Стамбул к хандкару [Рума] главу саййидов и шайхов Кази-хана{949}, который не нуждается в представлении и восхвалении, с дарами и подношениями и благословениями Ирана. Сам [шах] занимался прогулками и охотой [в окрестностях] Тебриза.

Тогда, когда верховный малик [Систана] приготовился для охоты, [собираясь] выехать вместе с высочайшим наместником в окрестности Тебриза, он вдруг ни с того ни с сего пошел [к шаху], просил отпустить его и уехал. В то время он иногда являл благосклонность и приходил в дом [сего] бедняка. Иногда присылал своих славных сыновей, Хамза-мирзу [и] Абу-л-Фатха, и [через них] приглашал [сего] раба в свой дом. Во время посещений он высказывал жалобы. В конечном итоге стал просить прощения за [свою] вину. Однако слова не совпадали с действиями. Вновь при тех обстоятельствах случилось одно дело. Он сочинил историю, какую не придумает ни один враг. «Из глиняного кувшина просыплется лишь то, что в нем есть».

/498/ Если бы [у него] были дальновидность и предусмотрительность, он должен был бы по совести сказать светлейшему [шаху]: «Истинная [причина] ссоры такого-то с противниками светлейшего наместника очевидна. Вы сами знаете, что у него есть все права. Систан же разорен, и его доходов не хватает на покрытие расходов всех маликов. Пусть августейший наместник позаботится о нас, и о нем, и об остальных родственниках». Жаловаться и враждовать совершенно не следовало, ибо у государей есть свое мнение о каждом деле. О последствиях он не думал, сделал несостоятельные заявления, сославшись на обстоятельства, оснований для которых не было и которые ни к чему не приведут, кроме разрушения и уничтожения фундамента. Хотя мне известно, каков будет результат, однако возможности говорить об этом на данных страницах у меня нет. Рассказы об этом сложат после того, как не будет ни его, ни нас:

Тот, в ком заложено плохое начало,

Через короткое [время] и он проявит свою сущность{950}.

Несмотря на эти разговоры, шах запретил [сему] бедняку в то время жаловаться. Однако на моем лице проступали тысячи ненаписанных жалоб. Зачем осквернять язык жалобами и обидами на [своих] современников?..

После отъезда малика [сей] бедняк однажды подошел [к шаху] и доложил истинное свое положение. Слова были высказаны. [Шах] проявил сочувствие и произнес несколько слов, в которых были заключены мудрость и надежда. Для надежды открывались широкие просторы, для отчаяния арена стала тесной. Выбор места проживания предоставили [сему] рабу: «Если ты остановишь [свой выбор] на Мешхеде, мы позаботимся о средствах к существованию. Если ты приедешь в Исфахан, мы подумаем и об этом и пожалуем тебе место, достойное