Хроника воскрешения царей - Малик Шах-Хусайн Систани

вы не сможете ехать, отпустите [сего] раба». Ответа на письмо не последовало. Он поносил меня: «Такой-то испугался, что владыка мира заговорит относительно промахов, допущенных мной при взятии Кандахара. [Его] отъезд в Мекку лишь предлог».

Клянусь владыкой Ка’бы, это клевета! Мне и в голову не приходило подобное!

В-седьмых. Когда я вернулся из Мекки, из-за трений в наших [отношениях] малик не встретил паломников и поступил так, как поступил. На эту тему можно было бы говорить много, [однако размеры] страницы не дают возможности для /493/ изложения этих дел.

В-восьмых. После возвращения из Мекки я был вынужден уединиться, стать затворником и предаваться молитвам. 18 месяцев по доброй воле я был настоящим затворником. Против моей воли он увез меня для нападения и грабежа мусульман Мекрана, а [потом] насмеялся надо мной, как уже немного рассказывалось.

В-девятых. После возвращения из Мекрана он решил: «Пошлю вас в высокую ставку по делам страны». Спешно привез меня из Герата, а [потом] поступил в соответствии с наговором недоброжелательных людей, явил ко мне недоверие. Каким же надежным человеком был он сам, что счел меня тем, кому нельзя доверять! «Определена цена нашего [достоинства], дружба и верность друга — тоже».

В-десятых. В те дни, когда шли эти разговоры, он прибегал к содействию разного рода людей, правдивых и говорящих ложь. Много раз он заявлял: «Вы полностью должны включиться в наши государственные дела». [Сей] раб отвечал: «Когда я проявлял внимание и заботу о делах, ты сторонился меня. Теперь, когда я стал затворником, вы (так!) оскверняете меня бесконечными заботами. И это несмотря на наличие хороших мухтасибов!{938} Я же еще должен быть благодарен. Мне надо платить триста туманов в год! Двести туманов я получаю от [сбора] урожая и торговли, сто туманов полагается [получить] с вас!» Он не согласился с этим и отказал нам. Моей целью было испытать [его] великодушие. В противном случае уже давно [сей] раб распростился с надеждой, [внешне] же я выражал дружбу и согласие и сопровождал малика.

Одним словом, дело зашло в тупик. Клеветники получили доступ [к малику]. Поневоле я отказался от общения с дорогими мне людьми.

В-одиннадцатых. Поскольку при жизни брата и храбрых родственников я постоянно бывал собеседником и другом малика, то наблюдал, как он производил расследование о каждом, кто входил в собрание: к каждому придирался, вступая в препирательство.

/494/ Поскольку я был свидетелем этих сцен и обладал житейским опытом, то знал со слов других, что враги нашли к нему путь, а место [друзей] пустовало. С возрастом его придирки росли. Основное направление маджлиса — разговор о добре и зле [сего] раба. Поневоле я оставил [малика]. Если начать описывать многочисленные поводы для [нашей] разлуки и [моего] отъезда из Систана, то смогу привести тысячу существенных причин. Вся тяжесть — в отсутствии близких. Для людей терпеливых и выносливых этого достаточно. Чье терпение способно выдержать хотя бы один из названных поступков [малика]? Несмотря на всю чистосердечность, все старания того, кто является верным товарищем в несчастье, дальновидным в делах правления, малик все годы тратит то, что [приобретает] из мирских благ, на людей чужих, приезжающих в ту страну в качестве прихлебателей того величавого и великодушного [малика]. [Сей раб] не имеет никакого дохода; люди же, которые не несут никакой службы, получают ежегодно 300-400 туманов. При таком хаосе, [царящем] на базаре мужественности и при отсутствии спроса на [нее], как можно на что-то надеяться? К тому же еще надо лицемерить. Несмотря на все, я терпел. Лицемерие и явилось поводом к нашей разлуке.

Одним словом, 10 раби’ I 1019/2 июня 1610 г. я выехал из своего дома в Баг-и Му’минабад в Расм-и Махмуд (?). В течение нескольких дней посещал там родственников. Оттуда я приехал в селение Джалк и три дня оставался там. В час послеполуденной молитвы на берег Хирманда явились Хамза-мирза{939}, братья и большая часть родственников. [Сей] бедняк переправился через Хирманд. Дело дошло до того, что Хамза-мирза, совершеннолетний сын малика, в час расставания разревелся, говоря: «Если бы вы не уехали, я бы счел вас не уважающим себя! Мало ли в мире мест, что за нужда оставаться в таком, как Систан! Будь я проклят, если не последую за вами! Вместе мы будем жить при дворе сего государя!» Простившись, мы расстались. В те минуты на берегу Хирманда до моего сознания дошло значение [нижеследующих] стихов о чистой душе систанских подвижников:

/495/ Если ты с кем-то сел и не получил удовлетворения и

В страхе убежала от тебя благодать воды и суши,

Берегись! Избегай общения с ним!

Не то не будет тебе прощения от душ дорогих [тебе] людей!

Той ночью я встал на постой в доме Амира Низама в селении Бунджар. Три дня спустя уехал оттуда в Газбар. Еще на три дня я задержался из-за Амира Мухаммад-Касима: «Быть может, малик одумается и не позволит [сему] бедняку уехать из Систана». [Затем], всецело потеряв надежду, я переехал оттуда в Ук. Десять дней великие накибы Ука по этой самой причине не занимали [сего] бедняка прогулками и [хождением] в гости, пока они тоже не возмутились таким положением вещей и приняли сторону [сего] бедняка. Конечной целью [сего] бедняка в той поездке был священный Мешхед. Однако было необходимо встретиться с верховным эмиром [Хорасана] Хусайн-ханом, ведь с тех пор, как я приехал из Мекки, мы еще не виделись. Он все время писал письма в стихах с просьбой к [сему] рабу приехать. Когда [сей бедняк] достиг Исфизара, вышеуказанный наместник [Хорасана] узнал [об этом] и прислал с мулазимом стихотворное послание, требуя [моего приезда]. Поневоле [сей раб] пустился в путь в Герат.

Когда показалось селение Макуфан{940}, встретить [меня] он прислал главу саййидов и вазиров мудрейшего Амира Саййид-’Али, хатиба и главу эмиров ‘Алихан-султана туркмана. В час послеполуденной молитвы [Хусайн-хан] вместе со всеми эмирами, проживающими в Герате, пожаловал [собственной персоной] в Уланг-и Балан (Палан?). До половины ночи он оставался возле [сего] раба на лугу, [а затем] уехал обратно. Утром он приехал вновь и отвез [сего] бедняка в город. Приготовили подходящее жилье. В тот же день [хан] собирался отправить гонца в высокую ставку. [Сей] раб молил подождать несколько дней, пока выяснится, каковы намерения малика. Через пять месяцев, [в течение] которых малик никак не проявил своего красноречия, [напротив], день ото дня становился все менее любезным, верховный эмир [Хорасана] доложил