Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

министру статс-секретарю. Финляндец NN «открыто порицал и теперь критикует невозможные претензии сепаратистов» (октябрь 1900 г.). «Число благоразумных людей как будто стало увеличиваться, но боятся себя выдать наружу» (7 октября 1900 г.). «Смею думать, что твердая система даст свои плоды, и я замечаю уже в настоящее время, сравнительно, не столь дерзкое настроение» (2 ноября 1900 г.). В таком виде представлялось положение в крае по письмам Н. И. Бобрикова к В. К. Плеве. «Очень рад, — писал Н. И. Бобриков (27 марта 1903 г.) одному из своих подчиненных, — что настроение у вас более мирное. Дай Бог, чтобы здравый смысл постепенно возвращался в умы легковерных и да водворится та тишина в губернии, какой постоянно отличались с.-михельцы». «Теперь здесь повсюду тише, но прочности мира я не верю» (7 июня 1902 г.). Прочного мира действительно не было, но протест против пассивного сопротивления с этого времени уже не прерывался. А «признание факта есть начало истины», — говаривал Томас Карлейль и с его слов любил повторять финляндец Снелльман.

В начале 1902 г. высшие представители духовной власти, архиепископ и епархиальные духовные консистории признали, что на духовенстве лежит обязанность исполнить требование законной светской власти, и потому они начали успокоительное воздействие на население. Архиепископ Иогансон напечатал в «Uusi Suometar» воззвание к народу, указывая, что финнам «не удастся достигнуть отмены устава о воинской повинности, но, наверное, можно рассчитывать на некоторые изменения в нем. Мы надеемся, что финским солдатам не придется в мирное время служить за пределами отечества... Но упорным сопротивлением не добиться изменения к лучшему».

Благомыслящие деятели фенноманской печати осудили отказ лютеранского духовенства опубликовать утвержденный властью закон. «Случайным воспрепятствованием чтению в церкви нельзя лишить узаконение его действительной силы».

Святыня Божьего храма оскорблялась. Чтобы впредь избегнуть этого, финские газеты писали: Пасторам надлежит пещись о духовном развитии отдельного лица и сторониться, при исполнении своих церковных обязанностей, от вмешательства в политические и социальные вопросы.

80-летний пастор Густав Дальбург из г. Або в брошюре на финском языке («Современные вопросы», Nykyajan kysymyksiä) также опровергал распространившееся мнение, будто постановление властей не имеет законной силы, если его не выслушают или не пожелают выслушать в церкви. Особенно он восстал против «общественного мнения», которому навязывали руководящую роль. То общественное мнение, которое преследует ближнего, не скупится на ложь, бойкотирование, оскорбление и изгнание противоречит 7 и 8 заповедям. «Кто дал общественному мнению право быть в одно и тоже время доносчиком, обвинителем, судьей и палачом?»

В конце декабря 1902 г. старофенноманы распространили брошюру-воззвание «Пробудись, Финляндия!» — в которой указывалось, что пропаганда велась в крае «некоей гельсингфорсской комиссией», при помощи произведений печати и странствующих агитаторов. «Пропаганда зашла далеко за пределы, допустимые с точки зрения охраны общественного порядка. Это правильно организованное возбуждение умов». Это движение старо-фенноманы признавали более вредным, чем состоявшиеся «незаконные» мероприятия. Раскол в крае вызвал необходимость новой усиленной мобилизации в лагере смуты. 12 ноября (н. ст.) партия шведоманов устроила смотр своим силам. Но так как не все средства борьбы занесены были в протокол, то перечень дополнила в своих откровениях стокгольмская газета («Fria Ord»), сказав, что «необходимо прибегнуть к положительному воздействию силой: око за око, зуб за зуб». Сходка шведоманов, в числе других средств борьбы, постановила избирать на общественные и иные доверенные должности только своих единомышленников. По этому поводу в воззвании «Пробудись, Финляндия» читаем: «Это просто означает, что все общины Финляндии должны присягнуть этим вожакам и стать в оппозицию нынешнему правительству в крае. Эта затее, впрочем, не совсем нова. Вся страна уже давно разделена на административные округи, из которых каждый имеет особого начальника, получающего указания из Гельсингфорса. Общинное самоуправление и политическая свобода всего народа должны быть принесены в жертву партии... Такой организованный террор устраивается будто бы во имя закона и права». Но самим гражданам не дозволяется судить о законе и праве, а также о современных условиях; им может давать толкование только безыменное правление, которое хочет забрать в свои руки действительное управление страною».

В темные дни смуты, из отдельных лиц наиболее гражданского мужества проявили сенатор Ирье-Коскинен, профессор Даниельсон и публицист Мерман.

Первому из них пришлось выступить с особым мнением уже в 1899 г. в сенате, когда прокурор дал неправильное заключение о манифесте 3 февраля. Ирье-Коскинен подал тогда свой голос за распубликование нового закона, находя это более благоразумным и выгодным для своей родины. Газеты края осудили поведение маститого главы фенноманов «в историческом заседании сената», но Ирье-Коскинен этим не смутился. Подав в отставку, он занес свой протест в журнал (см. стр. 250). Сторонники протестов в своем озлоблении усмотрели, что Ирье-Коскинен «изменил» государству, что он, как «парламентский министр», не в меру преклонился пред русской властью и т. п. Его портрет не сходил со страниц сатирического издания, его дом был снаружи опачкан символическими рисунками, старого заслуженного деятеля преследовали самым бесчеловечным образом.

Запугать политического бойца дурными выходками, конечно, нельзя было и он, видя, что его соотечественники выходили на ложный путь, продолжал свои увещания и разоблачения. Когда Ирье-Коскинену исполнилось 70 лет, то он, по поводу поздравлений и пожеланий друзей, напечатал открытое письмо, в котором, между прочим, высказал: «Ни для кого теперь не составляет секрета, что большая многоглаголивая клика, выдаваемая за общественное мнение, требовала, чтобы сенат не смел публиковать манифеста (о русском языке) и вышел в полном составе в отставку. Многие из фенноманской партии явно разделяли это мнение или же своим молчанием одобрили его». Таким путем образовалась громадная волна насмешек и хулы, которая обрызгивала тех сенаторов, которые думали иначе о своем долге по отношению к краю и народу... Этим же путем пытались создать настоящий общественный террор, который, по мнению Коскинена, может оказаться только гибельным для Финляндии. Своим молчанием финская партия содействовала настоящему печальному положению дел в крае. «Я не разделяю воззрений этого большинства. Как и прежде (во дни появления манифеста 3 февраля 1899 г.), я утверждаю, что сенат не имеет никакого законного основания отказать в распубликовании Царского повеления (о введении русского языка в делопроизводство края). Что касается ухода некоторых сенаторов, то я нахожу, что те из них, которые остались на своих местах, оказали большую услугу финскому народу, чем те, которые ушли в отставку».

Приведенное письмо одно из последних произведений Ирье-Коскинена. Он вскоре умер. Политическая вражда была настолько поднята, что она не улеглась даже у его свежей могилы. Большая часть студентов Гельсингфорсского университета отказалась почтить похороны Ирье-Коскинена, из нежелания восхвалять политику его