Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

— Я уже однажды говорил, дорогая моя цингарелла, — к обыкновенным женщинам ты не относишься.

Он старался говорить шутливо, но вместе с тем явно нервничал.

— Да, Мисси. Пришлось еще раз убедиться, что мы с тобой наивные простачки. Боюсь, нисколько не понимаем, в каком мире живем. Лишь когда стучим головой об стенку…

— Значит, не могу уехать, чтоб повидать маму? Говорят об отдельных местностях, превращенных в тюрьмы. Но нет, сейчас вся эта страна — сплошная тюрьма.

— Ради бога, Мисси!

— Да, да. Теперь начинаю понимать, почему тогда бился головой о стенку. Только это ни к чему не привело. Теперь и сама готова биться.

— Милая девочка, попытайся рассуждать хладнокровно. Возможность все же имеется…

— Какая еще возможность?

— Посоветовали умные люди. Никто не мог бы организовать тебе гастроли в те места?

— Гастроли в Кишинев? Не вынуждай смеяться, когда хочется плакать. Если нельзя было осуществить в прежние времена… Разве я не говорила, что город, по сути, одни руины? Хм… Гастроли.

— Ну ладно, только передал, что посоветовали люди.

Мария задумалась. Может, в Бухарест? Ляля, если ей можно верить, пишет, что стала своим человеком в театральных кругах, знает многих актеров, режиссеров. Возможно, это посетители бара, в котором поет. Что, если в самом деле попробовать?

Если еще несколько недель назад ей и в голову не могло прийти предпринять подобную поездку, то сейчас, однажды зародившись в голове, желание съездить уже ни на минуту не оставляло ее. Но все это в высшей степени нелепо. Она, знаменитая Мария, — никто, даже газетчики в статьях, не называли ее иначе, — которую просили выступить многие театры Европы, сейчас должна прибегать к помощи Ляли, чтоб организовать заурядные гастроли. Однако другого выхода нет. Нужно попробовать. И написала Ляле, попросив что-нибудь предпринять. Ответ пришел неожиданно быстро. Это было приглашение от одного театра, о котором она никогда до сих пор не слыхала. Однако ничего конкретного, в какой опере выступать, какие певцы будут главными партнерами. И все же она воспрянула духом. Все решится на месте. В конце концов можно просто дать несколько обычных концертов.

Визу на выезд дали тоже необычно быстро, когда ж она упомянула о Катюше, было сказано, что в нынешних условиях ребенку лучше оставаться дома. Зачем он ей на время гастролей? Будет только мешать. Вся радость от поездки тут же поблекла. Она столько раз мечтала в последние дни о том счастливом мгновении, когда остановится перед мамой с Катюшей за руку и скажет: «Вот, мама, моя дочь и твоя внучка, благослови ее, пожелай счастья в жизни». Но и этого счастья ей не дано. Остаются только объятия и слезы, которые они вместе прольют над могилой отца.

Ляля встретила ее на вокзале веселая, ослепительно элегантная. Даже ни следа, ни намека на траур. Когда Мария высказала недоумение по этому поводу, сестра ответила с явно недовольным видом:

— Но это же только для тебя новость, Муся. Папа умер еще зимой. С тех пор прошло больше чем полгода.

Выглядела она как настоящая дама, как выразилась бы Фреда. Вещи, которые носила, были явно дорогие, к тому же свидетельствовали о хорошем вкусе. Подумать только! Короткое платье из набивного шелка, похоже, настоящего, кожаная сумочка и туфли на высокой подошве того же цвета. В Германии такие вещи сейчас попадаются все реже. И вообще в первые мгновения Марии показалось, что она попала в мир, от которого давно уже отвыкла. В сравнении с торжественно окоченелой атмосферой, в последнее время, после поражения под Москвой, ставшей еще более напряженной — Берлин сейчас выглядел особенно угрюмо, — шумная толчея и пестрота толпы, торговки с корзинами цветов, кафе с вынесенными на тротуары, как в прежние времена, столиками создавали впечатление, что война совсем не задела этот город.

— Все это одна видимость, — уверила ее Ляля, когда они добрались до ее крохотной квартирки на Пяца Амзей и Мария высказала первые впечатления. — Пережили ужасную зиму. Но наступило лето, появились черешня, зеленая фасоль, главное же — солнце, которое согревает бесплатно, и вот, пожалуйста, ожили.

Дома Ляля выглядела менее импозантной. Дешевый халат, который она надела, вернул ей обычный вид простенькой девчонки, приходившей по вечерам в ее номер в гостинице «Суисс».

— Конечно, мы здесь не знаем ужасов фронта или бомбежек. Но если хочешь увидеть последствия войны, поезжай к нам в Кишинев.

— Для этого я и приехала.

— А мне показалось, хочешь дать несколько представлений в Бухаресте.

— Это тоже. Поскольку другого выхода не было. Но вообще-то приехала из-за вас. Что все-таки случилось с папой? О каком происшествии ты упоминала? Не могла написать понятней? Я билась головой в стенку и все равно не могла понять, что произошло.

— Написать точнее не могла. Разве не знаешь: письма проверяет цензура? А отец был убит. Расстрелян немцами. Как можно было это написать?

— Расстрелян? Немцами? — Мария ощутила, как похолодело у нее на сердце. — Но что он сделал?

— Ах, Муся! Нельзя сказать, что я в этом Бухаресте так уж здорово разбираюсь в жизни. Мы вынуждены зарабатывать на хлеб пением, в то время как люди вокруг плачут. А ты… что можно сказать. Чтоб узнать, как все было, нужно поехать туда, в Кишинев. Там, говорят, не обязательно нужно что-то сделать, чтоб расстреляли…

— Поеду. Сказала ведь — ради этого и приехала. И все же что произошло с отцом?

— Произошло. Если б ты только знала, как трудно им там живется! И дело даже не в деньгах. На них просто нечего купить. А прошлой зимой особенно не хватало дров, угля, керосина. Но на вокзал уголь поступал. Для военных, для кого-то еще — черт их знает! Люди с окраин шли в Вистерничень и собирали остатки. Отец, конечно, в первую очередь. Ведь на вокзале чувствовал себя как дома. И разве мог представить, что будет расстрелян как преступник на том самом месте, где, по сути, прожил всю жизнь?

Несколько минут длилась настороженная, тяжелая тишина. Ляля курила, глядя в окно. Мария подумала: