Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

о двух своих прошлых любовниках, Михаил ей – о своих любовницах и даже о тех, кого домогался без пользы. Труднее всего оказалось сообщить Марине о Лининой затее получить от него ребенка, однако он пересилил себя и рассказал обо всем, не забыв и о просьбе Лины дать ребенку свою фамилию и отчество. Упомянул он и о том, что Лина согласна была прервать беременность, если ему это не нравится, но что он не стал ловить ее на слове.

– У тебя есть какие-нибудь обязательства перед ней? – помолчав, спросила Марина.

– Нет, никаких. Если тебе неприятно, чтобы ее ребенок имел мою фамилию, я немедленно сообщу, чтобы она не рассчитывала. Я ей этого не обещал.

Расстроило ли это Марину, точнее – сильно ли расстроило, Михаил так и не узнал – она не упрекнула его ни словом. Но по поводу использования его фамилии для ребенка на стороне высказалась определенно – ей этого бы не хотелось. Михаил пообещал, что сделает, как она хочет, тем более, что и его совсем не устраивал Линин вариант.

Он без промедления сообщил Лине о том, чтобы она на него не рассчитывала и искала другой способ легализовать появление на свет своего дитя. Разумеется, она огорчилась, однако спорить не стала. Пока она держала слово, и ее нельзя было не уважать.

Незадолго до этого разговора Лина внезапно с резкой болью в животе попала в больницу. Линина мать позвонила ему домой и просила проведать свою дочь там и ободрить ее запиской. Слово «записка» прозвучало уже настойчиво и несколько раз, что сразу насторожило Михаила. Съездить в больницу для ободрения он обещал, но свою записку он нарочито выдержал в столь лаконичном стиле, чтобы ее никак нельзя было бы использовать как доказательство его вероятного отцовства. Кроме пожелания скорейшего выздоровления там по существу не было ничего. Не хватало, пожалуй, только знаменитой стандартной приписки к бумагам, подписываемым Владимиром Ильичем Лениным, если он опасался, что они могут быть использованы против него: «Настоящую записку прошу вернуть мне».

Приехав в больницу, Михаил из отделения послал Лине «письмецо» в названную ее матерью палату, и Лина очень быстро спустилась к нему вниз, и они вышли на территорию. Это показалось странным. Хотя, конечно, боль могла пройти так же быстро, как и началась. Но все же в голову его закралась мысль, а не было ли помещение в больницу только способом выманить у него записку как «документ». На словах же Лина объяснила, что после появления резкой боли ее на «скорой» доставили сюда с подозрением на внематочную беременность. – «Плохо заделал,» – вроде как попрекнула она. – «Ну уж нет!» – достаточно резко возразил он, и Лина признала безосновательность подобного обвинения. Внематочной беременности в конце концов не оказалось. Ну, а «внутриматочная» шла своим чередом. Если больница была задумана ради записки, то это, конечно, было делом не Лины, а ее матери. Михаилу вспомнились и другие события, которые можно было считать принадлежностью далеко идущего плана сделать его законным отцом Лининого дитя. Его пытались соблазнить материальными выгодами. Сообщили о том, что Лина была наследницей состоятельных родственников в Москве и за рубежом. Показали цветные слайды явно дорогостоящей дачи, на которую его неоднократно приглашали и на которую он так и не поехал. Это делалось вроде как культурно и неназойливо, но Михаила больше раздражало, чем смешило, что в нем пытаются разжечь корыстный интерес и таким образом пробудить заинтересованность в новом браке.

В назначенный для родов срок Линина мать позвонила Михаилу и словно заправская теща, впервые обратившись к нему на «ты», сообщила, что Лина благополучно родила дочку. Она была полна ликования, которое Михаилу совсем не хотелось разделять. Он холодно поздравил «тещу» с рождением внучки, передал поздравления Лине, но от визита в роддом со всей определенностью отказался. Во время этого телефонного разговора он чувствовал себя совершенно взбешенным, еще не вполне понимая, почему. Впрочем, долго искать причину не пришлось. Одно дело было ожидать появления ребенка, к чему он действительно «приложил руку», другое – знать, что ребенок, чужой ребенок, родился, и уже в силу этого факта приступил – пока лишь через свою бабушку – к реализации своего естественного права на возможно более обеспеченную и гарантированную от опасностей жизнь, для чего ему требовались не только мать и бабушка, но и отец, в то время как отцом (а не зачинателем) Михаил никогда не соглашался быть в прошлом и не собирался становиться теперь. Собственно, именно это его и взбесило, что его уже без спроса стали считать за отца! Такого покушения на свою свободу воли он не собирался терпеть. И если у новорожденной Лининой дочери были свои права и возможности предъявлять претензии на всех причастных к ее появлению лиц, то за ним сохранялось не менее естественное право действовать по своему выбору, так как он никому никакого участия в жизни ребенка не обещал. Сделав Лине «одолжение», он совсем не считал себя связанным с ее дочерью каким-либо видом долга – вне зависимости от того, что об этом думают другие, и чего от него ждет господствующая в обществе мораль. При одной мысли, что эта мораль может быть обращена против него и его свободы воли, Михаил в один миг ощутил в себе доселе неожиданное, но, как теперь явно обнаружилось, правомерное преображение в возмущенного мужика – алиментщика, которого позвали для удовольствия и зачатия, а теперь хотят силой превратить в кормильца и отца. Он готов был драться за свою свободу как лев, на которого хотят набросить ловчую сеть.

Чуть остыв, Михаил осознал, что наличие двух моралей – общественной и личной, совсем не обязывает его принимать как закон для себя именно общественную, поскольку в данном случае он был прав полностью и определенно. И если из него будут вытягивать признание в том, что ЕГО сперматозоиды вызвали появление на свет Лининого ребенка и тем подвели (кто? Сперматозоиды?!) под действие правил общественной морали или гражданского кодекса, то он будет стоять на отрицании своего участия в этом деле до конца. Какое ему дело до прав ребенка, если он ПО ПРОСЬБЕ Лины дал ей свои сперматозоиды? Что он теперь, должен еще ОТРАБАТЫВАТЬ за них? Дудки! Да на их месте могли оказаться и чьи угодно еще! Лина как раз в самом начале беременности ездила в отпуск в дом отдыха. А кому не известно, что главным видом отдыха в таких домах является секс? В доме отдыха он ни разу не появлялся, а с кем там могла совокупляться она, никому не ведомо! Пусть попробуют опровергнуть это! Да у каждого нормального мужика таких «милых» как Лина, может быть тыща! Конечно, генетическая экспертиза могла бы показать его участие в «отцовстве», но, Слава Богу, генетическая экспертиза в СССР юридически еще не признана в качестве вида доказательства и обязать его к ее прохождению закон не может. Других же свидетельств и даже событий нет – ни совместного проживания, ни общего ведения хозяйства. Да, в гостях бывал, так что из того? Это не общее ведение хозяйства. В одной постели их никто не видел. Конечно, могут быть выдвинуты на первый план и лжесвидетельства. Но это не очень безопасно для той стороны, которая рискнет их использовать. Фальшь обязательно в чем-нибудь проявится, а уже он, будьте уверены, сумеет ее изобличить! – «Господи!» – очнувшись, подумал Михаил.

Только что мысленно пройденный им процесс тяжбы против покушения на свою свободу (и карман, конечно, тоже) на самом деле доказывал, что нет абсолютной праведности ни у той, ни у другой стороны, да и сама тяжба с точки зрения этих сторон касалась разных объектов – свободы личности, не связанной каким-либо добровольным ее обязательством, и права ребенка на возможно более хорошо обеспеченную жизнь. Следовательно, никакое из возможных решений суда по данному СЛУЧАЮ не могло стать ни справедливым, ни беспристрастным. Больше того, за всем этим столкновением житейских и нравственных интересов вдруг замаячила такая бездна фундаментальной непроходящей греховности всех сущих в этом мире, что Михаилу невольно вспомнилось поражающее по своей откровенности и точности признание великого Гете: «Нет такого преступления, которого бы я мысленно не совершил».

Такова была суть дела при столкновении в одной фокусной точке нескольких праведных эгоизмов, взаимоисключающих появление общего блага, к которому номинально стремится «цивилизованное» человечество уже не одну тысячу лет.

Рождение Лининого ребенка (все равного Лининого! Не его!) заставило Михаила открыть для себя и в себе много нового. Теперь та легкость, с какой он согласился помочь Лине стать матерью, представилась ему в первую очередь плодом абсолютного неведения насчет того, какую лавину последствий НА САМОМ ДЕЛЕ вызывает такой беззаботно-обыденный и как будто безответственный акт, как взбрызгивание семени в лоно доведенной до высшей страсти, но нелюбимой женщины. В результате ему с опозданием пришлось осознать