Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Спустившись в скит, я узнал от отца Агафодора, что звонил отец Пимен и передал мне свои соболезнования.

— Игумен только не понимает, батюшка, как можно Пасху праздновать одному в горах? — вопросительно глядя на меня сказал иеромонах.

Я промолчал. Но следующее его сообщение обрадовало меня:

— Мне знакомые греки в Дафни сказали, что старца Григория привезли в монастырь после операции. Совсем больной, говорят…

Я отправился в монастырь, отложив все дела и надеясь увидеть живым своего наставника. По пути удалось просмотреть все вопросы, собранные в записной книжке. Старец оказался в своей келье на койке, худой и сильно изможденный. Рядом у постели отца Григория сидел молодой монах, приставленный игуменом для ухода за больным.

— О, отец Симон, сколько лет, сколько зим! Благослови, — слабым хрипловатым голосом приветствовал меня старец; монах, сидевший у койки, встал и, взяв благословение, тактично вышел. — Как же так? Умираю я, а ты выглядишь так, словно вернулся с того света!

— Своего отца хоронил, Геронда, потом отца иеромонаха Агафодора и два раза болел воспалением легких, — с печалью поведал я наставнику происшедшие за это время злоключения.

— Все что для нас не благо, для Господа благо, отче Симоне! Ибо Он всем ищет спасения…

— А как вы себя чувствуете, отче?

— Готовлюсь развязаться со своей болезнью. — Через силу улыбнулся старец. — Даю врачам полный отпуск, так сказать… А тебе — время задать свои вопросы! — монах чуть приподнялся на своих подушках. — Говори, слушаю…

Обрадовавшись возможности увидеть и услышать старца, я поспешил с вопросами.

— Отец Григорий, чего еще нужно искать, если теперь Христос со мной, в моем сердце? Мне представляется, что выше этого в созерцании ничего нет, не так ли?

Старец вопросительно поднял бровь:

— Ну-ка, ну-ка, повтори поподробнее, что ты видел в созерцании?

Стараясь не упустить ни одной детали, я поведал монаху о своих переживаниях:

— Геронда, даже трудно все перечислить! Несмотря на жизненные напасти, благодатное присутствие Христа начало постоянно пребывать в сердце, находился ли я в молитвенном созерцании или же когда молился без всякого отвлечения, даже когда спускался за водой или поднимался с флягой за спиной по веревке в пещеру. Чувство совершенной свободы во Христе все это время переполняло мою душу, сопровождаемое сильным переживанием блаженства, словно в ней воцарился нескончаемый день благодати. Ум стал совершенно простым и цельным, объединив все силы в созерцании и единении со Христом. За время пребывания в горах множество духовных переживаний от присутствия Христа в сердце и различные понимания и откровения Евангелия приходили в мой ум, порождая многочисленные идеи и понятия, сопровождаемые духовной непередаваемой радостью. Это так здорово, отче!

Обо всем этом я с восторгом рассказал монаху Григорию, внимательно слушавшему меня.

— Ну что же, все, рассказанное тобой, естественно для созерцания, — промолвил старец. — И в этом нет ничего необычного. Умерь свои восторги! Необходимо научиться жить и дышать одним лишь Христом. Достиг ли ты чего-нибудь большего, чем это? По сравнению с достижениями великих святых, разве твои переживания и восторги что-либо значат? Чему ты так радуешься? Есть ли в твоей радости смирение? Не умаляя того, к чему ты пришел, скажу: если твои созерцательные достижения не пропитаны смирением и сознанием своего недостоинства, все это — лишь коварные уловки диавола! Все твои переживания преходящи и временны. Обрети то, что никогда не проходит и никуда не уходит. Стяжи то, что перейдет с тобой в жизнь вечную!

Я сидел, опустив голову, стыдясь своего восторга.

— Понимаешь о чем я говорю? — спросил отец Григорий, приподнявшись и положив руку на мое плечо.

— Да, отче, понимаю, — стыдясь самого себя, ответил я.

— Даже если тебе, патер, кажется, что ты хорошо понимаешь услышанное, это может оказаться неглубоким пониманием. Старайся все постигать практикой. Слушать, и не следовать услышанному, — то же самое, что удерживать чистую воду в грязных ладонях. А гордиться одним лишь знанием слов — все равно что хвастаться перед тем, кто хочет пить, треснувшим кувшином, из которого вытекла вода. Бог — это абсолютное смирение, а диавол — предельная гордость. Человек же находится посередине, словно трость, колеблемая ветром. К чему склонится его сердце, тем он и становится.

Следует хорошенько закрепить в памяти, отец Симон, следующее: когда возникнут сильные и серьезные искушения, твои детские восторги и временные духовные утешения тебе не смогут помочь! Ты все еще привязан к умозаключениям, как тяжелобольной к своей болезни. Сейчас ты радуешься, но эта радость не останется в тебе навсегда. Ты еще не соединился окончательно со Христом и блуждаешь во тьме. Если же ты посчитаешь втайне свои духовные достижения высшими, то не сможешь достичь полного Богопознания, поскольку ты не избавился до конца от греха эгоизма и его греховных представлений.

Отец Григорий глубоко вздохнул и откинулся на подушку.

— Считая, что твои ощущения и есть конечная истина, ты сам себе создал сильное препятствие к спасению. Стремись к подлинному безмолвию и истинной исихии, в которой пребывали отцы, — закончил он разбирать мои высказывания.

Сильно пристыженный речью старца и ощущая в себе уныние, я спросил:

— Что же мне теперь делать, отче?

— Очисти себя полностью от всяких привязанностей, какие бы они ни были, даже к своей духовной практике, кроме одной совершенной любви к Единому Господу Иисусу Христу и накрепко прильни к Нему всем своим сердцем! Никогда не считай ощущения, возникающие в созерцании, за нечто высшее. Отбрось прочь всякое уныние и свои младенческие восторги. Отдай в созерцании свое сердце без остатка Возлюбленному Иисусу. Позволь Ему свободно царствовать и священствовать в твоем сердце!

— Отче, дорогой, прошу вас, разъясните мне простыми словами, что такое сама суть созерцания? Потому что, читая возвышенные поэтические отступления святых отцов в переводах с греческого о созерцательной жизни, я запутываюсь в бесчисленных описаниях и толкованиях…

Старец усмехнулся, понимающе кивнув головой.

— Греки всегда отличались особой искусностью в речах и сильным даром ораторства. Этого у них не отнимешь… Слушай же, изложу тебе эти понятия, как могу… Созерцание есть цельное и сознательное постижение Христа во Святом Духе, пребывающего в средоточии человеческого сердца, то есть в самой глубине сознания, которое в Священном Писании называется духом. Созерцание или безмолвие — это духовная практика, ведущая к такому Богопостижению. Это есть пребывание во Христе и Его нетварном свете без всяких отвлечений ума. Будь неисходно в созерцании — и так избежишь отвлечения внимания в свете Христовом. «Через свет человек боготворится и удостаивается беседы лицом к лицу с Богом», — пишет святитель Палама. Вся цель священного созерцания состоит в том, чтобы упрочить это единение и дать ему возрасти до полной зрелости в свете Христовом, ибо так созерцатель, в каких бы условиях он ни находился, всегда остается в Божественном созерцании. Если такое постижение не входит полностью в жизнь человека, то никакие объяснения и книги не дадут ему этого созерцания. Подлинность священного созерцания должна утверждаться на основных неизменных положениях:

Первое. Созерцание утверждено на абсолютной истине, абсолютная истина — это Господь Иисус Христос и Его святое Евангелие.

Второе. Созерцание утверждено не на каком-либо учении, но на совершенной вере. Совершенная вера — это Православие.

Третье. Созерцание утверждено не на умственных догадках, но на полноте благодати. Полнота благодати — это Святой Дух.

Четвертое. Созерцание утверждено не на внешних приемах, но на внутреннем благодатном преображении человеческого духа или сознания. Его благодатное преображение — это прямое и действительное соединение со Христом и в Его Лице — со всей Пресвятой Троицей…

В келье наступила тишина. Я старался поглубже запечатлеть в своем сердце проникновенные слова наставника. За окном гомонили воробьи, готовясь к ночлегу. Колокол давно отзвонил и вечерню и повечерие, но я этого даже не заметил.

— Отец Симон, — прервал мою задумчивость монах Григорий. — Тебе на Фиваиду нужно спешить или нет? Если нет, то переночуй у нас. Утром помолись на литургии, а потом мы продолжим беседу.

— Благословите, Геронда!

Я вышел из кельи во дворик, освещенный закатными лучами, отражающимися в цветных стеклах монастырского храма. Монахи устроили меня в крохотном архондарике. Взволнованный встречей с моим любимым наставником, я долго не мог уснуть, молясь в своей каморке. Состояние его здоровья вызывало у меня тревогу.