Дом Ветра (СИ) - Савански Анна

— Нет, ни разу, — значит, это плохо: если он до стольких лет дожил и не был женат, то либо не способен жить в браке, либо никогда не любил и просто спал с женщинами. Нэлли нахмурилась. — А ты? Наверное, море женихов?

— Нет, не моря, их просто нет, — он накрыл ее прохладную ладонь своей.

— Как-то странно, у такой красавицы — и нет жениха, — она вспыхнула, как весеннее солнце. — Наверное, у тебя строгий отец.

— Мой отец либерал, и все об этом знают, — выпалили Элеонора. — Он же позволил моим братьям жениться по их выбору. Слушай, мне пора, а то Флер будет нервничать, а Роберт потом будет зол, — она встала, не позволяя помочь надеть жакет или подать сумочку, гордо вскинула голову. «Что за девчонка! — пронеслось у мужчины в голове, — гордая ирландка, которую просто так не приручишь».

И все же они стали встречаться. Онор решил не торопить ее и кормить нежностью и любовью маленькими порциями, давать это как лекарство — на неделю. Ему не нравился ее упертый характер, с которым ему было нелегко справиться. Элеонора не терпела никого давления, не позволяла явно и неявно управлять собой и что-либо решать за нее. Она не хотела знакомить его с родителями, как и знакомиться с его матерью, хотя на самом деле решила не поторапливать события. Даже сейчас, когда почти влюбилась, она была готова контролировать себя двадцать четыре часа в сутки. Такого ее суть. Она довела контроль Джорджины до совершенства, пытаясь включать первым мозг, а потом уже другие чувства. Именно этого и боялся Онор — ее прагматичности.

Нужно было сломить ее дух, научить думать плотью, а не разумом, тогда бы их отношения стали просто божественными. Но Нэлл была как напористая лошадь, которую нужно дрессировать медленно и терпеливо, чтобы получить желаемое. Когда он целовал ее, то терял голову, от желания сводило все внутри, кровь бешено стучала в висках, а она просто-напросто отталкивала, показывая телом и жестами, что совсем не этого хочет. Она могла попробовать курить и тут же бросить, могла понять вкус спиртного и тут же осознать, что не хочет этого, — так же было и с сексом: она поняла, что это такое, и решила, что вполне может без этого обходиться и что пока не пришло время.

В то лето ей нравилось узнавать другого человека, знакомить его с Лондоном, показывать, как прекрасен ее город, чтобы любить его вместе. Нэлли не нужны были ни Гавр, ни Париж. К чему сейчас кидаться в омут страсти с головой, а потом жалеть? «Всему свое время», — твердила она.

Пока она узнала, что Онор был храбр и неистов, что он — человек сильных страстей, которые пытается держать в темнице разума. Как психолог, Элеонора постоянно рассматривала его через призму полученных знаний, анализируя действия и поступки, открывая новые двери в душе мужчины, чувствуя, что часть из них закрыты на сто замков и только в далеком будущем она найдет ключи. Именно неизвестность тянула девушку. Она летела к нему, как мотылек, летела и ждала, что и он устремится навстречу, что все желания и чаяния направит в ее сторону. Но он не летел, он просто ее желал.

Теперь она поняла, почему так отчаянно сопротивлялась Флер ее брату. Флер хотела любви, а не постели. Она мечтала об обожании, а не простом стремлении обладать. Но поздно: она по уши влюбилась в загадочного француза, не заметив, как потеряла себя, как подавили ее разум и сломали гордую душу. Любовь не только облагораживает, она еще и калечит.

***

Октябрь 1955.

В Лондон пришла очередная осень, лишний раз напоминавшая, что годы безвозвратно уходят. Легкие туманы, как газовая вуаль, бережно укутали город в сизое полотно, готовя к зиме. Пестрые, как лоскутное одеяло, листья кружили по проспектам, ложась на тротуары плотной мокрой массой. Город стал каким-то серым, вместе со слякотью в жизнь подкрадывались сомнения, тревоги, отчаяние и грусть. Ветра шептали о будущем, этот шепот был чуть слышным, никто и не пытался к нему прислушаться, насторожиться, почувствовать приближение других времен.

Годы уходили, становясь прошлым, ужасным, а порой и волнующим. Каждый седой волосок на голове говорил, что все проходит, все меняется. Так и в жизни Марии Трейндж: ей было пятьдесят восемь, слишком много за ее плечами. Она давно не та ирландской девчонкой, которая беззаботно носилась по изумрудным полям, вдыхая ароматы трав. Та девчонка умерла в ночь восстания, когда грязные руки Манелла прикоснулись к ней, когда ее спас Вильям. Потом она стала сильной женщиной, которую чуть не сломали в Берлине, не разорвали, как тряпичную куклу, пытаясь выведать тайны. Ту женщину спас Вильям. Теперь она превратилась в любящую, заботящуюся о своих внуках бабушку.

— Мы уезжаем, — начал Вильям за ужином, зная, как это ранит супругу. Но что поделаешь, долг и служба зовут. В этот раз будет проще, чем в их последнюю поездку, мир с тех пор стал совсем другим.

— Опять Берлин? — с дрожью в голосе спросила Мария. — ФРГ?

— Нет, в этот раз не Берлин и не Париж, — Вильям заметил, как жена облегчено вздохнула. — Мы едем на Занзибар, который сейчас находится под нашей протекцией.

— Ну, что ж, Занзибар так Занзибар, там ведь жарко, погреем кости.

Она боялась уезжать не потому, что боялась оставить Джастина и Дафну, нет, они справятся. Мария боялась изменений. В молодости все намного проще, но сейчас страшно терять, на зная, что приобретешь. За годы, прожитые с Вильямом, она столько натерпелась, но теперь все это позади. Мужу не нужно шпионить за фашистами, не нужно узнавать их планы и искать способ предотвратить это, не нужно изменять ей, и лгать, и делать из нее пешку в политической игре. Теперь все будет по-другому, их ждала мирная жизнь, где Вильям будет всего лишь советником в местном правительстве.

В октябре они уехали на Занзибар. Маленький остров в Индийском океане тепло принял их, климат там был хоть и жаркий, влажный, но это даже радовало. Их поселили в небольшом домике, окруженном садом из дивных растений, не растущих в Лондоне. Поначалу Мария с трудом привыкала к необычному говору, множеству звучаний, к пестроте цветов кожи. Было что-то необыкновенное на этом острове, что-то манящее и таинственное, тайну, что ей еще предстояло открыть.

У нее почти сразу появилась подруга, намного младше ее, ровесница Джорджа, — Нитта, чей муж работал Верхнем суде Англии и Уэльса бухгалтером. У Нитты и Боми Бульдасар родилось двое детей, старшему, Фарруху, недавно исполнилось девять, а младшей, Кашмире, — четыре. Нитту можно было причислить к лику местных красавиц: мягкий овал лица с мелкими, не очень выразительными чертами; черные густые волосы, похожие на шелк; темные вишневые, как два уголька, глаза смотрящие в самую суть и приводящие в смятение.

Ее муж Боми Бульдасар был родом из Бомбея, сам же по национальности являлся парсом, а по вере — зороастрицем. Его отец был крупным чиновником в Бомбее, англичане доверяли ему как никому другому. Женился Бульдасар на девушке той же веры — Джер, но та умерла рано, оставив его одного с двумя детьми. Горевать он долго не мог, ведь теперь был обязан воспитать малышей в своей вере. Сыну он дал прекрасное образование и дочь воспитал как английскую леди, хотя времена были уже не те и леди за океанами стали другими. Дочь вышла замуж за англичанина и уехала в Лондон, оставив старика-отца одного на огромной вилле. Боми пошел по его стопам, но Индия вскоре, стало понятно, будет свободной. Женившись на прекрасной Нитте, желая сохранить британский паспорт, по распределению Боми попал на Занзибар.

Они жили в большом доме со слугами; хотя детей Боми не позволял баловать, Фаррух рос очень своевольным, как поняла Мария. Знакомых у них было много, как у восточных людей, их дом постоянно наполнялся гостями, исключением не стали и Трейнджи. Так протянулись тонкие нити между двумя семьями: занзибарской и английской.

***

Лето 1956.

Любовь крепчала и превращалась в нечто большее и постоянное. Виктор, когда знакомился с ним, выразил свое одобрение, и Диана была рада, что взбалмошная дочь наконец-то выходит замуж. Но саму Нэлли не отпускали сомненья. Онор признался в любви натянуто, не это она хотела услышать, не этого она ждала.