Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

и играл им на скрипке (тут бы подошел Камбербэтч в роли музицирующего Шерлока!). И любил слово «phony» («липа», в переводе Райт-Ковалевой), что – вряд ли от него, но какая захватывающая возможность! – вошло в число любимых в словаре героя «Над пропастью во ржи». Но – все это легко укладывалось в принципы поведения академической среды, где были приняты «спартанский образ жизни и нарочитый антиинтеллектуализм», плюс – толика обязательной английской экстравагантности.

Что же касается расшифровки «Энигмы» (и последующей работы по созданию зашифрованного канала связи между британским и американским правительством), то это было действительно прикладное применение его научных интересов. Да, Тьюринг обожал шарады, интеллектуальные игры, очень переживал, когда из колледжа сперли его шахматы, но – всю жизнь интересовался электрическим, а затем электронным мозгом, проблемой речи, мышления (здесь автор цитирует абзацами Витгенштейна – и они действительно близки). Он еще до «Энигмы», до своих научных работ размышлял о том, как (возможно ли) создать искусственный, механический (до технических деталей было еще совсем далеко) мозг. Мозг, который мог бы учиться, коммуницировать, развиваться. Универсальную интеллектуальную машину. Да, самым известным исходом этих медитаций и стал тот самый «тест Тьюринга» (общаясь с человеком и машиной в другой комнате, экспериментатор в случае успеха с этой самой машиной не должен их различить), еще один фактоид из тьюрингова кенотафа. Гораздо более прикладным – нынешние компьютеры (когда Тьюринг только грезил о них, слово computer означало обычного исчисляющего человека, замену которому, тем 10000 машинистов и работников не самого квалифицированного умственного труда, что помогали ему с коллегами биться с «Энигмой» в Блетчли-парке, он и хотел создать).

А это уже был действительно масштаб да Винчи, Лейбница (тот, кстати, про искусственный интеллект писал еще в XVII веке), Циолковского и Теслы.

Любопытно, при этом, что подобные размышления – кроме контрастирования с современным ему развитием науки – делали из Тьюринга настоящего антитехнократа: если какие-то викторианские гаджеты, первые калькуляторы механизировали, помогали в работе людям, то «компьютер будущего был призван взять на себя обмен интеллектуальным мышлением», работать в сфере мысли наравне с людьми. «Он хотел сделать интеллектуалов обычными людьми», разрушив их монополию на мыслительную работу и передав большую ее часть машинам (Лейбниц, кстати, со своим арифмометром был гуманнее – «Поскольку это недостойно таких замечательных людей, подобно рабам, терять время на вычислительную работу, которую можно было бы доверить кому угодно при использовании машины»). Ему виделось то развитие человечества, что шло в разрез с идеями дарвинистской эволюции – он хотел отправить человечество по совсем другой дороге, боковому скоростному компьютерному шоссе, и сейчас бы эти идеи назвали постгуманистическими.

Недаром Тьюринга с Теслой так любят кибер/стимпанки! Ведь он писал о том, как с машинами нужно будет общаться по принципу «кнута и пряника» (!), как в тех же жестких английских школах, стимулируя их на общение и самообучение, но при этом проявляя дисциплину. Он уже видел, будто подсмотрел мобильные у нас в карманах («однажды леди будут брать с собой компьютеры на прогулку» – слава вычислительным богам, до селфи в блогах он еще не додумался…), о камерах, микрофонах и руках в своих «универсальных машинах/роботах». И сожалел, что полностью людьми те все равно не станут – удовольствие от еды и секса им будет же, увы, недоступно. Троцкий от компьютеров, называет его биограф. Кстати, в 1948 году Тьюринг получил в свое распоряжение один из двух имевшихся тогда в Великобритании протокомпьютеров.

Этим – математикой, механикой и философией – и занимался Тьюринг после войны. И вполне благополучно занимался. Ему давали гранты, места в родной Англии, вызывали и мечтали оставить надолго в Америке (тот период, когда приезд Эйнштейна в США французский физик Поль Ланжевен сравнил с переносом Ватикана в Новый Свет). Не связанный никакими заданиями и «ключевыми показателями эффективности», он копался в квантовой физике и кибернетике, изредка публиковался и выступал, наставничал над несколькими аспирантами (просто голубая мечта нынешних вузовских преподавателей с их нагрузкой, учебными планами и отчетами!). Так увлекался бегом на длинные дистанции, что только травма закрыла ему маячившие уже перспективы сборной. Занимался еще эмбриологией, ставил дома химические опыты, писал автобиографические рассказы о геях.

С этим и погорел. Хотя погорел ли? Ходжес показывает, что выбивался из обычных рядов Тьюринг не только в повседневной жизни и в своих научных изысканиях, но и последовательно утверждал свою свободу в двух вещах – в той же науке и сексе. Он никогда не скрывал свою гомосексуалность (признавался в ней знакомым после пары встреч, приглашал коллег мужеского пола на интимные ужины, о своем судилище говорил в университетской столовой так, чтобы слышали все). Поэтому, когда любовник-преступник его подставил, он все охотно выложил полицейским – те высоко оценили его манеры и слог самодоноса («только некоторые слова были для нас сложноваты»). «Что за осел», сказал его брат.

Медикаментозное подавление либидо вместо тюрьмы выбрал тоже он сам (его деньги, заступники, академические титулы и положение облегчали многие вещи). И ему действительно повезло – прекрасно помнилось судебное и общественное преследование Оскара Уайльда, до отмены статьи за гомосексуализм еще должно было пройти время, а общество и ученые всерьез обсуждали, как эффективнее бороться с извращенцами, с помощью лоботомии или физической кастрации…

Еще один большой плюс биографии – Эндрю Ходжес ненавязчиво, но детально и тонко анализирует общественные тренды: ту же постепенную борьбу за права сексменьшинств, особенности английской и американской политики, роль спецслужб («сферу интересов Тьюринга охраняли лучше, чем ядерные секреты»), отношение к ученым и так далее.

Но про «стал овощем» – тут книга спорит с фильмом. Что не только не стал, но через год, когда закончилось действие лекарства и испытательный срок, бодро ездил крутить выездные романы во Францию и Норвегию.

А вот про самоубийство Тьюринга биограф честно признается, что не знает, версий много. Да, тот был одинок, в депрессиях, но – купил дом, научился готовить, выбирал с мамой магазины фарфоровых безделушек для рождественских подарков. Непонятно даже, было ли это действительно самоубийство или несчастный случай (он съел яблоко, как Белоснежка, пропитанное цианидом из своей домашней лаборатории). Или – игра в имитацию, самоубийство, инсценированное под несчастный случай специально для одного человека (его мать и решила, убедила себя, что он погиб случайно, работая над величайшим открытием, и даже написала его биографию, учредила фонд памяти).

Это открытие-эксперимент, предполагает автор, было его жизнью: «он не только мыслил свободно, но и откусил от двух запретных плодов, мира и плоти. Они решительно не сочетались друг с другом, и в этом была его финальная нерешаемая проблема». Кто знает, загадку-код-шараду от самого Тьюринга