Родная старина - В. Сиповский

Польский король завел переговоры о мире, но царь на уступку Полоцка и Ливонии не согласился, и потому переговоры не привели ни к чему. Война продолжалась. На этот раз московское войско потерпело неудачу. Недалеко от Орши, на реке Уле, оно было разбито литовским гетманом, но особенных выгод для себя из этой победы враги не извлекли. Измена Курбского тоже не принесла им большой пользы. Полоцка обратно взять они не могли. Война продолжалась, но шла довольно вяло, с переменным счастьем.

Начались опять переговоры. Король просил перемирия и уступал царю все города и земли, занятые московскими войсками. Иван Васильевич призадумался: с одной стороны, уступка Полоцка и значительной части Ливонии (Юрьевской области) после поражения под Оршей казалась ему выгодной; с другой стороны, приходилось отказаться от морских берегов (не занятых еще русскими войсками), а ведь ради морских гаваней и война загорелась. Досадно и больно было царю и подумать, что Рига и другие богатые города и хорошие гавани достанутся Польше даром.

Он колебался – соглашаться на перемирие или нет. Тогда пришло ему на ум собрать большой собор для совещания об этом вопросе. Раньше государи наши советовались о важнейших делах с вельможами в Боярской думе, куда приглашалось иногда и знатнейшее духовенство. Но мы знаем уже, как царь относился к боярам, и потому понятно, что он предпочел собор из разных сословий. По его приказу летом 1566 г. собралось более трехсот лиц; тут были духовные лица, бояре, дворяне, помещики из западных областей, смежных с Литвою, дьяки, знатнейшие московские купцы и смоляне. К этому собору царь обратился с вопросом – мириться ли ему с королем на предложенных условиях или нет. Собор, где подавались голоса по сословиям, пришел к заключению, что надо добывать всю Ливонию. Это решение подкрепило царя, и он снова стал готовиться к упорной войне. Переговоры еще длились, но дело уладиться не могло. Царь требовал между прочим выдачи изменника Курбского. Но война уже тяготила и короля, и царя. Самолюбие Ивана Васильевича было польщено: литовские послы стали называть его царем (прежде не хотели признать этого титула). Более миролюбиво заговорили и московские посланцы. Надо сказать, что им давались от царя очень обстоятельные наказы: о чем говорить, как отвечать на разные вопросы, как держать себя. Выдачи Курбского на этот раз уже не требовалось; но в наказе посланцу находим следующее любопытное место: «Станет говорить князь Андрей Курбский или иной который государев изменник, то отвечать: с изменником что говорить? Вы своей изменой сколько ни лукавствуете бесовским обычаем, а Бог государю свыше подает на врагов победу и вашу измену разрушает! Больше того не говорить ничего и прочь отойти. А с простым изменником и того не говорить, а, выругав его, плюнуть в глаза, да и пойти прочь».

Только в 1570 г. удалось наконец заключить перемирие на три года. Царь все больше и больше убеждался, что очень трудно ему добиться желанной цели – вполне завладеть заветными берегами Балтийского моря. По совету приближенных иностранцев, он предложил датскому принцу Магнусу, владетелю острова Эзеля, Ливонию с титулом короля, с тем чтобы он был в зависимости от Москвы и чтобы московской торговле и сношениям с Западом никакой помехи в ливонских гаванях не делалось. Магнус согласился, прибыл в Москву в 1570 г. и был объявлен женихом царской племянницы, дочери казненного Владимира Андреевича.

Занятый войной на Западе, царь старался всеми силами ладить с Крымом. Польский король давно уже подбивал хана Девлет-Гирея к нападению на русскую окраину, а царь в свою очередь старался всячески его задобрить, писал ему дружелюбные письма, величал «своим братом», посылал ему «поминки», т. е. подарки, между прочим дорогие одежды со своего плеча, драгоценные сосуды, причем писал: «В котором платье мы тебе, брату своему, дали клятву (в дружбе), и мы то платье с плеч своих тебе, брату своему, послали, и ты о, брат наш, то платье и носил на здоровье; а из которой чары мы пили, и мы ту чару с черпалкою послали к тебе же, и ты б из нее пил на здоровье». Но ничто не помогло. Принимая щедрые подарки от царя, хан, ссылаясь на них, только выторговывал себе еще больше подачек от короля. Притом турецкий султан вознамерился во что бы то ни стало отнять у Москвы Астрахань и Казань и приказал своему подручнику, крымскому хану, выступить в поход на Астрахань (1569). Турецкий отряд (в 17 ООО человек) и крымская орда (50000 человек) двинулись к Волге; но поход этот совсем не удался. Турецкое войско не хотело оставаться на зимовку под Астраханью и терпеть во всем недостатки, волновалось, а когда дошла до турок весть, что в Астрахань пришла сильная русская рать, то и вовсе вышло из повиновения и без всякого бою обратилось в бегство.

В то время когда в Москве свежи еще были в памяти народа лютые казни после Новгородского погрома, когда голод и моровое поветрие уже свирепствовали во всей силе, внезапно новая беда обрушилась на Русскую землю.

Девлет-Гирей и после неудачного турецко-татарского похода по-прежнему продолжал требовать у царя уступки Астрахани и Казани. Очевидно, это было только предлогом к нападению. Все лето 1570 г. прошло в тревожных ожиданиях набега крымцев; русские разведчики видели в степях огромные облака пыли, следы многочисленной конницы, но появлялись татары всюду лишь мелкими шайками. Царь и его воеводы уже было успокоились, думая, что татары не затевают большого дела.

Наступила весна 1571 г. В южных русских пределах вдруг показались татары.

Астраханский кремль. Современный вид

Хан собрал все подчиненные ему мелкие орды, более ста тысяч человек, и нежданно вторгся в южную окраину. Никакие казачьи станицы и крепости сдержать напора такой орды не могли. Нашлись русские изменники, которые сказали Девлет-Гирею, что голод, моровая язва и лютые казни так опустошили Русскую землю, что царь не в состоянии вывести в поле большой рати. Изменники ручались головой, что они проведут татар к самой Москве так, что на всем пути не будет встречи с русским войском.

Наскоро собранная русская рать выступила на Оку навстречу татарам. Царь с опричниками прибыл в Серпухов. Но хан по указанию изменников тайно от русских воевод переправился через Оку и шел уже на Москву. Царь со своими опричниками, отрезанный от главного войска, должен был искать спасения и поспешно отступил сначала в Александровскую слободу, а оттуда в Ростов. Русская рать спешила на выручку столице, успела днем раньше татар стать под Москвой и расположилась в предместьях города, вместо того чтобы встретить неприятеля в открытом поле. Это было пагубной ошибкой.

24 мая, в праздник Вознесения, хан подступил к Москве. Утро было ясное и тихое. Хан приказал зажечь предместья. Русское войско готовилось уже бодро к смертному бою, как вдруг вспыхнул пожар сразу во многих местах. Запылали деревянные домишки сначала по окраинам предместья. Быстро с кровли на кровлю перебегал огонь по скученным деревянным постройкам и с треском пожирал сухое дерево. Тучи дыма заклубились над Москвой. Поднялся вихрь, и скоро море огня разлилось по всему городу.

Стефан Баторий

Нечего было и думать гасить сплошной пожар. Забыли и о татарах. Жители Москвы, толпы людей, бежавших от татар сюда из всех окрестных мест, воины – все смешались, толпились по улицам, все с воплями ужаса искали спасения и гибли тысячами. Очевидцы говорят, что на иных улицах и особенно у ворот, самых отдаленных от неприятеля, сбилась огромная толпа народа; друг у друга перебивая дорогу, шли по головам стеснившейся толпы, верхние давили нижних, задние – передних. В несколько часов вся Москва выгорела дотла. Уцелел только Кремль благодаря своим высоким каменным стенам. Несколько сот тысяч жителей погибло во время этого ужасного пожара Москвы, подобного которому по страшным последствиям не бывало ни прежде, ни после. Тела запрудили реку Москву так, что потом пришлось нарочно поставить людей – спускать трупы вниз по реке. «Кто видел это ужасное зрелище, – пишет один иностранец-очевидец, – тот вспоминает о нем всегда с новым трепетом и молит Бога, чтобы не видеть ничего подобного вторично». Этот пожар поразил страхом и самих татар. Среди почти сплошного огня им было не до грабежа. Хан приказал своей орде отойти к Коломенскому селу; осаждать Кремль он не стал, а, захватив огромное число пленных, говорят, более ста тысяч, двинулся обратно, разоряя и грабя все на пути.

Царю прислал он надменную грамоту.

«Жгу и пустошу все, – писал он, – за Казань и Астрахань, а всего света богатства применяю к праху… Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы, но ты не стал против нас, а еще хвалишься, что ты Московский государь!.. Захочешь с нами в дружбе быть, так отдай нам юрт Астрахань и Казань… Хоть всесветное богатство захочешь дать нам вместо них, не надобно!.. А государства твоего дороги я видел и опознал».