Родная старина - В. Сиповский

Памятен остался новгородцам этот грозный суд. Два года спустя после погрома во время обедни в одной церкви вдруг разнеслась почему-то молва, что царь с опричниками приехал в город. Толпа в ужасе кинулась во все стороны. Мужчины, женщины и дети с плачем бежали, сами не зная куда. Страх от бегущих сообщился и другим; купцы от испуга покидали даже свои лавки, товары и бежали. Нескоро очнулись от страха. Такой переполох произвел слух о приезде грозного владыки.

Из Новгорода царь отправился в Псков. Псковичи в ужасе ждали участи новгородцев, исповедовались, причащались. Но псковский воевода князь Юрий Токмаков оказался очень находчивым: он распорядился, чтобы устроена была царю особенная, небывалая встреча. Иоанн подъехал ко Пскову ночью и остановился переночевать в одном новгородском монастыре. На заре царь услышал звон во всех псковских церквях: то благовестили к заутрене; псковичи готовились последний раз пред смертью помолиться Богу. Это, говорят, тронуло царя и расположило к жалости.

Когда же он вступил в город, то его взорам представилось неожиданное зрелище. Жители стояли по улицам, каждый пред своим домом, с женами своими и детьми, держа в руках хлеб и соль. Завидев царя, все падали на колени и с полной покорностью приветствовали его. Эта встреча умилила его. Он запретил опричникам убивать или мучить жителей, позволил только пограбить их.

А. М. Васнецов. «Московский застенок. Конец XVI века». 1912 г.

Царь недолго пробыл во Пскове. Рассказывают, между прочим, что он посетил блаженного Николу Салоса (Салос по-гречески значит «юродивый»). Никола стал потчевать царя сырым мясом, а тогда был Великий пост.

– Я – христианин, – сказал царь, – и не ем говядины в пост.

– Хуже ты делаешь, мясо человеческое ты ешь! – возразил юродивый.

Этим укором и некоторыми дурными предвещаниями юродивый, говорят, так напугал суеверного Иоанна, что он поспешил уехать из Пскова.

По возвращении его в Москву начались и здесь розыски участников новгородской измены. На многих бояр и даже близких царю людей было донесено, будто они сносились с Пименом и злоумышляли на государя.

25 июля на большой московской площади, в Китай-городе, поставлено было 18 виселиц, разложены были разные орудия пытки, зажжен громадный костер, над которым повесили огромный чан с водою. Готовилось страшное зрелище. Жители Москвы в ужасе спешили укрыться; торговцы бежали, покидая свои открытые лавки. Боялись все, что над Москвою разразится такая же гроза царской немилости, как над Новгородом. Площадь опустела. Только толпа опричников стояла здесь в ожидании жертв. Среди тишины словно вымершего города раздался звук бубнов: то въезжал царь. Он был верхом на коне; с ним рядом ехал его любимый старший сын Иван Иванович; следом за ними – приближенные сановники, отряды опричников; позади них вели осужденных, около трехсот человек, уже измученных пытками, истерзанных, походивших на мертвецов.

Царь осмотрелся и остался очень недоволен, что площадь пуста, что нет народа. Он приказал опричникам сгонять людей. Жители, конечно, не смели ослушаться, выходили испуганные из ям, из погребов, куда попрятались от страху. Когда площадь наполнилась народом, царь громко сказал:

– Народ, увидишь муки и гибель; но караю изменников. Отвечай, прав ли суд мой?

– Да здравствует на многие лета государь великий! Да погибнут изменники! – закричал в ответ народ.

Царь приказал отделить от толпы осужденных сто восемьдесят человек менее виновных и даровал им жизнь.

Затем начались и продолжались четыре часа подряд ужасные, мучительные казни…

Не станем описывать этих ужасов, глубоко возмущающих человеческое чувство. Хотя о них подробно рассказывают в своих записках иноземцы, свидетельствует Курбский, говорят и наши летописи, но всему верить нельзя: все, что слишком поражает чувство человека, обыкновенно потом в рассказах преувеличивается – даже невольно; а иноземцы, сначала служившие грозному царю, потом изменившие, конечно, очень склонны были преувеличивать ужас жестоких казней его. То же надо сказать и о русских изменниках. Но если даже откинуть все баснословное в рассказах о лютых казнях и мучениях, то все-таки много еще останется несомненного и ужасного…

Упоминается в современных записках о страшных орудиях мучения: сковородах, печах, клещах; говорится о том, что вбивали иглы под ногти, резали по суставам, перетирали веревками и пр.

Надо припомнить, что в то время и в Западной Европе обильно лилась человеческая кровь. Это была пора какого-то умственного и нравственного помрачения. Набожность и зверство шли рука об руку. В Испании дымились сотни костров, на которых приносились человеческие жертвы, – жгли еретиков во имя Христовой веры. Во Франции в одну ночь десятки тысяч их были избиты во имя той же веры, а в Риме папа, считавшийся наместником Христа на земле, праздновал эти злодейства как победы Христовой веры над ересью и служил благодарственные молебны!..

Жестокость Ивана Васильевича дошла до высшей меры после новгородских казней. Его опричники, часто окровавленные, с дикими криками: «Гойда! Гойда!» – носились на своих лихих конях по Москве, приводя всех в ужас. Даже потехи грозного царя были порою ужасны. Случалось, что он приказывал выпускать медведей на толпу ни в чем не повинного народа и тешился воплями испуганных и убегающих людей, стонами пострадавших. Искалеченных, впрочем, он всегда щедро награждал.

Любил царь тешиться с веселыми людьми, скоморохами. У него было много и шутов. Но их участь также бывала иногда очень горькая! Рассказывают, что один шут, князь Гвоздев, пошутил как-то неудачно во время царского обеда. Царь вылил на него мису горячих щей. Несчастный завопил и хотел бежать. Это совсем не понравилось царю, и он ударил шута ножом. Тот упал, обливаясь кровью. Царь опомнился, велел поскорее позвать своего врача Арнольфа и сказал ему:

– Исцели слугу моего доброго, я пошутил с ним неосторожно.

– Так неосторожно, – отвечал лекарь, взглянув на рану, – что разве только Бог и твое царское величество может воскресить его.

Тогда царь, махнув рукой, проговорил: «Ну его, пса!» – и продолжал пировать.

Случалось, если верить рассказам иностранцев, что и смертная казнь обращалась в злую потеху. Над жертвой издевались.

Рассказывают, например, такой случай. Один из воевод, Никита Казаринов, ожидая опалы и смерти, уехал из Москвы и посхимился в одном из монастырей. Царь послал за ним, с злобной усмешкой сказал, что схимники – ангелы и потому должны лететь на небо, и велел его взорвать на бочке пороха.

Жестокие нравы были в ту пору, и как ни ужасны были мучения и казни, но люди того времени так не возмущались ими, как возмутились бы теперь. В довершение бедствий в 1570 г. свирепствовали ужасный голод и мор. Холода, а потом засухи сгубили жатву. Цены на хлеб поднялись неслыханные. Бедняки толпами скитались по улицам Москвы, прося подаяния. Люди, прежде достаточные, разорились, обнищали вконец. На улицах, на дорогах лежали трупы умерших от голода. От изнурения, от дурной пищи и от голода начались повальные болезни. До 1572 г. продолжались бедствия. В это время обрушилось на Москву новое несчастье – страшное нашествие крымских татар.

Война с соседями

Ливония под ударами русских, как сказано, уже распалась на части. Польша, которой досталась большая часть ее владений, должна была по договору 1561 г. защищать ее.

Ливония с ее крепостями, замками и особенно с ее прекрасными приморскими гаванями была как для Польши, так и для Москвы очень заманчивой добычей, но нелегко давалась она в руки Ивану Васильевичу. Ему пришлось столкнуться не только с Польшей, но и со Швецией, захватившей Ревель, и с Данией, присвоившей остров Эзель. Более опасным соперником была Польша. Попытался было Иван Васильевич уладить здесь дело мирным путем, даже для этого думал жениться на одной из сестер польского короля Сигизмунда-Августа. Тут у царя были и другие расчеты: женившись на сестре бездетного короля, последнего из Ягеллонов, со смертью его царь получал некоторые права на Литву. Дело это, однако, не сладилось; переговоры прервались, и загорелась война, так как царь и не думал выпускать из рук Ливонию.

Война началась, как всегда, опустошительными набегами. Но в начале 1563 г. сам царь с огромной ратью и нарядами (пушками) двинулся в Литву к Полоцку и осадил его, а через две недели, 15 февраля, город, стены которого были сильно разбиты и сожжены, сдался. Имущество воевод, панов и купцов отобрано в царскую казну; множество жидов, которых не терпел царь, потоплено в Двине; но наемные воины короля, более 500 человек, были щедро одарены шубами, и дана была им воля ехать к королю, или поступить на службу к царю, или вернуться к себе на родину. Очевидно, Иоанн очень заботился о том, чтобы в чужих краях шла добрая молва о нем и чтобы иноземцы охотно шли в царскую службу. После взятия Полоцка царь вернулся в Москву так же торжественно, как из-под Казани.