Родная старина - В. Сиповский

Как ни тяжело было гордому царю, но на этот раз пришлось мириться. В ответной грамоте он даже соглашался уступить хану Астрахань, «только теперь, – прибавлял он, – этому делу скоро статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно; до тех бы пор ты пожаловал, дал срок и земли нашей не воевал».

Но хан слишком понадеялся на свой успех, не довольствовался обещанной уступкой Астрахани, требовал и Казани. Летом 1572 г. он снова поднялся со всей своей ордой на Москву, переправился чрез Оку с такими же силами, как и в первый раз. Но на берегу Лопасни настиг его воевода князь Михаил Иванович Воротынский с большим русским войском и в нескольких жарких схватках разбил татар. Хан бежал.

Теперь Иван Васильевич заговорил с ним иным языком. Об уступке Астрахани, конечно, уж и речи быть не могло. Помирившись с ханом и посылая ему, по обычаю, подарки, на этот раз самые ничтожные, царь подсмеивался над похвальбой ханской грамоты: «Поминки тебе послал я легкие, – пишет он хану, – добрых поминков не посылал: ты ведь писал, что тебе деньги не надобны, что богатство для тебя равно праху!»

В это время в Польше произошло важное событие. Король Сигизмунд-Август умер, а с ним угас и род Ягеллонов. В 1569 г., когда Литва неразрывно соединилась с Польшей, установлено было право избирать королей на сеймах. Теперь, когда прекратился королевский дом, некоторые из польских и литовских панов задумали было избрать в короли второго сына московского царя – Федора. Но царь колебался, медлил, а в это время посол французского короля ловко орудовал в пользу Генриха, брата своего государя, причем не жалел ни золота, ни обещаний. На сейме был избран Генрих. Впрочем, он скоро уехал из Польши, так как со смертью его брата очистился для него французский престол. Снова пришлось литовским и польским сановникам выбирать себе короля.

В эту пору завязались сношения Германии с Москвою. Император Максимилиан, желая посадить на польский престол своего сына, просил Ивана Васильевича помочь этому делу и вместе с тем ходатайствовал у царя за Ливонию. Царь, принимая германских послов во всем величии своем, поразил их своим блеском, роскошью и богатством, а русские послы, приехавшие от царя к императору с грамотой и подарками, удивили его и всех придворных своеобразной пестротой своих богатых одежд. (Сохранилось любопытное изображение этого посольства.)

Однако никакой пользы из переговоров этих не извлекла ни Германия, ни Москва: польский престол не достался ни германскому принцу, ни русскому царевичу – избран был в 1575 г. трансильванский воевода Стефан Баторий.

Между тем царь немедленно начал войну в Прибалтийском крае, лишь только кончилось перемирие. Завязалась война и со Швецией; однако, несмотря на все усилия Магнуса и русских, им не удалось завладеть Ревелем, который был в руках у шведов. Зато поход самого царя летом 1577 г. был очень удачен: город за городом сдавался ему и его воеводам. Заняв город Вольмар, царь вспомнил, что здесь было писано Курбским его письмо, не утерпел и сам снова написал язвительное послание бывшему своему воеводе.

Оно начинается с прописания всего царского титула, в который уже включены слова: «обладатель земли Лифляндской». «Если беззаконий моих, – смиренно пишет царь, – и больше песку морского, то все же надеюсь на милосердие Бога: Он может пучиною милости своей потопить беззакония мои». Затем царь упоминает о победах, дарованных ему Богом, над немцами, Литвою и татарами, снова вспоминает об изменах бояр, которые не слушались его, «сами государились, как хотели», и в конце письма едко подсмеивается над Курбским. «Вы говорили, – пишет царь, – нет (кроме вас) людей на Руси! Некому стоять! Вот теперь вас и нет… Кто же берет крепкие города германские? Сила животворящего креста города берет… А что писал ты, что мы тебя в дальние города будто в опале посылали, то писал ты это себе в досаду. Мы ныне Божиею волею и дальше твоих дальних городов прошли и ногами наших коней переехали все ваши дороги из Литвы и в Литву, и пешие ходили, и воду во всех тех местах пили…. Можно ли теперь говорить, что не везде ноги коня нашего были? И в город Вольмар, где ты хотел успокоиться от всех трудов твоих, и туда на покой тебе Бог нас принес. Ты думал, что здесь укрылся, а мы и тут по воле Божией догнали. Пришлось тебе и подальше поехать!»

Но торжество царя продолжалось недолго; лишь только он отбыл из Ливонии, как и поляки, и шведы стали одолевать русских. Сильное поражение русским было нанесено близ Вендена. Король Магнус, уже женатый на царской племяннице, передался полякам.

Переговоры, начатые Стефаном Баторием, не привели ни к чему. Царь относился к нему свысока, даже не хотел, по обычаю, называть его в грамотах «братом», а звал «соседом», потому что Стефан стал королем не по происхождению своему и не по воле Божией, а по «многомятежному человеческому хотению» (по избранию сейма). Ливонию царь по-прежнему называл «своей вотчиной» и уступок никаких не делал.

Стефан Баторий, вступая на престол, между прочим обещал вернуть Литве земли, отнятые у нее Москвою. У него была испытанная, закаленная в боях пехота, венгерская и немецкая, хорошо вооруженная, было много хороших пушек, и потому он рассчитывал на верный успех в борьбе с нестройными и плохо вооруженными полчищами русских. Притом сам он был очень искусным вождем.

Ян Матейко. «Стефан Баторий под Псковом». 1872 г.

Царь думал, что война будет ведена в Ливонии, и послал туда большое войско; но Баторий направил удар в другую сторону и летом 1579 г. осадил Полоцк. Полоцк защищался очень упорно более трех недель. Жители усердно помогали воинам, бросались тушить пожары, когда они вспыхивали от неприятельских выстрелов; женщины и старики спускались на веревках и под ядрами доставали воду из Двины; но, несмотря на все упорство защиты, город был наконец взят. Затем после страшной резни Баторий занял крепость Сокол.

1580 г. был еще несчастнее для русских. Баторий брал город за городом (Велиж, Усвят, Великие Луки), а с другой стороны шведский полководец Делагарди одерживал верх над русскими в Эстонии.

Царь смирился, понизил свою речь в переговорах с королем, стал говорить миролюбивее. Послам к королю было наказано вести себя покорно: если король не встанет, не ответит на поклон царя, не спросит о его здоровье, то «все это оставить без внимания, даже снести брань и всякие обиды, а самим не задирать и невежливых слов королю не говорить».

Послы предложили королю от имени царя Ливонию, за исключением четырех городов; но король требовал всей Ливонии, сверх того еще уступки Себежа и уплаты 400 000 венгерских золотых за военные издержки.

Царь был сильно раздосадован этими новыми требованиями короля, написал ему укорительное письмо: «Мы ищем того, как бы кровь христианскую унять, а ты, – говорилось в письме, – ищешь того, как бы воевать».

Попытки помириться на иных условиях тоже не состоялись.

Баторий выступил в новый поход, а к царю послал дерзкое послание, где называл его фараоном московским, волком и пр. «Для чего ты к нам не прибыл с войском своим, – спрашивает между тем Баторий. – Для чего своих подданных не оборонил? И бедная курица пред ястребом и орлом птенцов своих крыльями прикрывает, а ты, орел двуглавый (ибо такова твоя печать), прячешься! Если не хочешь крови христианской проливать, – прибавлял Баторий, – так уговоримся о месте и часе, сядем на коней и сразимся между собой».

26 августа польские войска взяли крепость Остров и подошли ко Пскову. Здесь и кончились успехи Батория. Псков славился как лучшая русская крепость; стены тут недавно были возобновлены; на них поставлено много хороших пушек; в город введено сильное войско, во главе которого стояли опытные воеводы, особенно доблестный князь Иван Петрович Шуйский.

О достопамятной обороне Пскова сохранилось подробное сказание (повесть о псковской осаде).

Баторий велел укрепиться под стенами города, рыть борозды (траншеи), ставить туры для прикрытия людей и пушек. Защитники Пскова тоже не теряли времени, принялись строить внутренние укрепления. 7 сентября на рассвете неприятель открыл сильную пальбу; из двадцати больших орудий громил городскую стену, стараясь сделать в ней проломы для приступа. На другой день стена в нескольких местах была сбита. Путь в город был открыт, и воеводы Батория, сидевшие в это время за обедом, хвалились, что ужинать будут во Пскове.

Распустив знамена, при звуках труб, пошли поляки, венгры и немцы на приступ. В городе по звону осадного колокола не только воины спешили к своим местам, но и все жители, могущие держать оружие в руках, бежали на помощь своим и стали с воинами в самом опасном месте, между развалинами каменной стены и новою деревянной, еще недостроенной. Но несмотря на ужасный огонь, открытый по неприятелю, он упорно шел вперед, по трупам своих достиг крепости, сломил отчаянное сопротивление и ворвался. Уже на двух башнях (Псковской и Свиной) развевались королевские знамена. Русские изнемогали и все больше и больше подавались под напором врагов. Шуйский, облитый кровью, сошел со своего раненого коня и удерживал отступающих. В это самое время духовенство вынесло из храма образ Богоматери и мощи святого Всеволода-Гавриила и пошло в самый пыл битвы. Бойцы при виде своей местной святыни ободрились. Вдруг с ужасным громом и треском взлетела на воздух Свиная башня. Воеводам удалось взорвать ее.