Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

сдвинуть тяжелые мраморные конструкции, чтобы проникнуть в щель. Вдохновленный нашими приключениями в Портовенере, я предложил осмотреть пол. Фотографии не давали полной уверенности, но часовня была неглубокой, а пол — на вид цельным. И тут взгляд Клио упал на боковые панели. Казалось, правая располагалась глубже в стене. Эта асимметрия могла быть неслучайной. Алтарь украшал простой барельеф с изображением ангела, указывавшего направо. Возможно, это знак?

— Ты говоришь, будто озвучиваешь документальный фильм на канале National Geographic, — заметила Клио, — с наводящими вопросами в конце абзаца. Сначала — у-у-у! — нагнетаешь атмосферу, а потом рекламная пауза.

Она рассмеялась. Я был счастлив видеть ее впервые за много дней в хорошем настроении.

— С рекламой романтического уик-энда в Венеции для двоих, — подхватил я.

Рука об руку мы вышли из нашего дома у Галереи и прямо сквозь воскресную толпу отправились навстречу новому приключению. Добравшись до церкви Святой Марии из Назарета, мы увидели, что здесь творится какой-то переполох. У входа стояла скорая. Приехала и полиция. Набережная у церкви была огорожена красно-белой лентой, из-за которой на происходящее глазели туристы с камерами наизготовку. На земле посреди каменных осколков кто-то лежал.

— Видно, фрагмент фасада обрушился, — предположила Клио. — Прямо на голову этому парню. Вот как бывает, когда в стране слишком много памятников архитектуры и слишком мало денег, чтобы поддерживать их в приличном состоянии. Зато парень увезет домой венецианский сувенир — здоровенную шишку. Все же пооригинальней пластмассовой гондолы.

Похоже, нам ничего не оставалось, как отложить осмотр церкви и величайшее открытие в истории западной живописи. Вход был закрыт, и, судя по всему, надолго. Мы подошли к оградительной ленте, чтобы поточнее оценить ситуацию. По другую сторону стоял полицейский и с важным видом надзирал за порядком. Клио обратилась к нему с вопросом, скоро ли снимут ограждение. Ответить на этот вопрос, даже приблизительно, слуга закона никак не мог. Клио выразила свое возмущение тем, что от наших архитектурных памятников просто так отваливаются обломки. Тут он вынужден был ее поправить. Дело не в этом. Все произошло иначе. Лежащий на земле парень — голландский турист, и ему пришла в голову чудесная мысль сделать селфи со статуей святого Себастьяна, что стоит вон там, в левой нише, в нижнем ряду. Сколько до нее — метра четыре? Турист забрался в нишу.

— И грохнулся на землю, — закончила за полицейского Клио. — Надеюсь, он сломал шею.

— Все намного хуже, дотторесса, — возразил он. — Парень ухватился за голову статуи, и та отломилась. Вот почему он упал.

Только тогда мы заметили: у статуи слева в нижнем ряду недоставало головы. В том месте, где голова откололась, мраморная шея сверкала свежей белизной. Бедный Себастьян, и так испещренный стрелами, теперь еще и безо всякой причины был обезглавлен. Клио пришла в ярость. Я потянул ее за собой, подальше от места происшествия: она вполне могла перепрыгнуть через ленту и испинать разбившегося голландца до паралича, если у того и так уже не отнялись конечности.

— Надеюсь, он станет инвалидом и импотентом, проведет остаток своей никчемной жизни наедине со своим селфи в высотке самоубийц на окраине нового микрорайона в этой вашей сраной варварской стране и бесконечные ливни тамошней вечной осени будут терзать его окна и его совесть, — возмущалась она. — Эта статуя святого Себастьяна — шедевр позднего венецианского барокко работы Орацио Маринали. Бывший шедевр — теперь-то она безвозвратно испорчена. Этот малолеток, который только того и достиг в жизни, что научился дрочить, понятия не имеет, кто такой Орацио Маринали и насколько редкое и ценное произведение искусства он погубил своим инфантильным и скотским поступком. Эта скульптура была сделана между 1672 и 1680 годами. Она продержалась почти три с половиной столетия. Выстояла нашествия армий Наполеона, австрийского императора, Гарибальди, Муссолини и Гитлера, но одного дебила в семейных трусах и кедах, который желает сделать селфи, достаточно, чтобы перечеркнуть триста лет истории. Ей-богу, я надеюсь, он уже не встанет на ноги, и лично напишу его родителям, чтобы не горевали о потере ничтожества, которое по ошибке произвели на свет.

Нет, Илья, пора взглянуть правде в глаза. Разграбление Рима варварами нанесло меньше вреда, чем стада идиотов в коротких штанишках, что заполонили наши города теперь. Мы свидетели последнего и окончательного варварского нашествия на Италию. То, что ты здесь наблюдаешь, — это похороны Европы, и все эти туристы толпятся вокруг, пялятся и фотографируют, не сознавая, что они сами и отправили на тот свет три тысячелетия европейской культуры.

Мы остановились у вокзала, изрыгавшего в хрупкий город свежие партии рюкзаков и чемоданов на колесиках. Клио взглянула на здание и сказала:

— Пойдем?

— Куда бы ты хотела? — спросил я.

— Все равно. Куда угодно. Я больше не могу. Хочу уехать отсюда навсегда.

6

Но мы, конечно, не уехали. Нас удерживали препятствия и обязательства. Нас удерживала жизнь, которую нужно было жить, и конгресс, который нужно было организовать и который в конце концов принял форму круглого стола с меньшим количеством докладчиков, чем Клио поначалу планировала, — директриса Дельфина Балларин отказалась поддержать ее инициативу. Зато докладчики собрались такого калибра, что Балларин имела все основания завидовать своей подчиненной. Чтобы помочь начальнице хоть как-то примириться со своим грядущим успехом, Клио предложила ей почетную роль — выступить с приветственной речью. За директрисой в программе значились Айке Шмидт, директор флорентийской Галереи Уффици, Антонио Паолуччи, директор Ватиканских музеев, Жан Клер, французский писатель и искусствовед, хранитель Общего национального наследия Франции и автор нашумевшей книги о музейном кризисе, и Алессандра Моттола Мольфино, ведущий музеолог Италии, если не всей Европы.

Среди публики, собравшейся в актовом зале Галереи, был и я. Пропусти я это событие, Клио ни за что не простила бы меня, да я и сам не хотел его пропускать. На Клио был сногсшибательный шелковый юбочный костюм от «Армани» антрацитного цвета с жакетом на диагональной застежке и туфли на каблуке марки «Мэд Хэттерс» цвета «феррари». Собралась приличная аудитория. Актовый зал был заполнен на три четверти, не меньше. Я сидел в последнем ряду и заранее гордился Клио.

В своей помпезной речи, по доброй итальянской традиции изрядно затянутой, директриса с блеском прикинулась скромной хозяйкой дома, заранее отмахивающейся от комплиментов ее прекрасной инициативе, дабы поместить в центр внимания именитых докладчиков, которых — хотя они, конечно, не нуждаются в представлении — она обстоятельно представила публике, из всех их