Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

Оказалось несложно выяснить, что главными копировщиками поздних работ Караваджо были два художника из исторических Нидерландов: Луи Финсон из Брюгге и уроженец Гамбурга Авраам Винк из Амстердама. Кисти Финсона принадлежали известные копии «Мадонны с четками», ныне находящейся в Вене, и «Юдифи и Олоферна», выставленной в Палаццо Дзеваллос-Стильяно в Неаполе. Художники жили и работали в Неаполе в одно время с Караваджо. Все трое были хорошими друзьями. Они могли быть свидетелями его смерти. Вполне возможно, видели и исчезнувший автопортрет в образе Марии Магдалины.

Но тут след терялся. Связать Финсона и Винка с Венецией никак не удавалось. Я решил зайти с другого конца. Начать с Венеции и терпеливо протянуть нити от венецианских караваджистов и подражателей к мастеру. Я углубился в чтение, но с удивлением обнаружил, что в Венеции у Караваджо последователей не было. Похоже, в Светлейшей его произведения ценились не столь высоко, как в остальной Италии и Северной Европе. Здесь никто не следовал по его стопам. Стиль Караваджо не пришелся венецианцам по вкусу. Легендарный искусствовед Роберто Лонги сформулировал это с присущим ему изяществом. Караваджо вырос в сельской местности, между Миланом, Бергамо и Брешией, где ложатся длинные тени, и выработал свою мрачную натуралистическую манеру в Риме, городе, во всем являющемся полной противоположностью яркой, блистательной Венеции. Свет и цвет утекли из его работ с водами Тибра, что струились в сердце прогнившего города, который готовился к злодейской контрреформации, исполненной роскоши и страдания.

Однако имелось и одно примечательное исключение. В сборнике статей о собраниях живописи в Венеции шестнадцатого — семнадцатого веков под редакцией Линды Бореан и Стефании Мэйсон, нашедшемся в библиотеке у Клио, я обнаружил статью Линды Бореан и Изабеллы Чеккини о собрании Джованни Андреа Лумаги, венецианского коллекционера и торговца искусством. В Венеции семнадцатого столетия он был единственным человеком, интересовавшимся творчеством караваджистов. Оттого-то его коллекции и была посвящена целая статья. Авторы предполагали, что появление этих картин в Венеции, где их мог оценить и приобрести Лумага, объяснялось тем, что в 1626 году здесь поселился фламандский живописец Николас Ренье. Он тоже был близким другом Караваджо. Познакомились они в Риме. К тому же Ренье был хорошо знаком с Луи Финсоном и Авраамом Винком. Переехав из Рима в Венецию, Ренье привез с собой многие работы из своей частной коллекции, среди которых были и полотна Караваджо.

В этом исследовании я наткнулся на имя Франческо Саверио Бальдинуччи. В своем жизнеописании художника Луки Джордано он вскользь упоминает коллекцию торговца искусством Джованни Андреа Лумаги. Среди перечисленных Бальдинуччи картин находилась «Кающаяся Мария Магдалина в стиле Спаньолетто». Это прозвище — «Маленький испанец» — принадлежало Хосе де Рибере, одному из первых и самых преданных и одаренных последователей Караваджо, который приехал в Неаполь из Испании специально, чтобы встретиться с мастером. Картина «в стиле Спаньолетто» — это, считай, картина «в стиле Караваджо».

И именно она не числилась в описи имущества, составленной 7 января 1677 года перед продажей коллекции по заказу Лукреции Бонамин, вдовы Джованни Андреа Лумаги. То, что картина в опись не вошла, могло означать только одно: вдова решила ее не продавать.

Хорошо. Минуточку. Кажется, это зацепка. Вообще-то я хотел еще раз сыграть в нашу игру, только чтобы порадовать Клио, но теперь уже и сам был близок к тому, чтобы поверить в свою теорию. Не исключено, что упомянутая Бальдинуччи «Мария Магдалина» и является последней работой Караваджо. Ее мог привезти в Венецию Николас Ренье и продать здесь Лумаге. А Ренье приобрел ее через Луи Финсона и Авраама Винка. Все это было не исключено. А если картину не внесли в опись, составленную для продажи коллекции, потому что она не выставлялась на продажу, значит, не исключено и то, что она все еще находится в Венеции.

У меня голова пошла кругом. Я принялся лихорадочно перебирать возможные варианты. Венеция — не большой город, но и не крошечный. Где Лукреция Бонамин могла держать картину? Надо было выяснить, где она жила. В статье Бореан и Чеккини я нашел упоминание нотариального акта, датированного 1701 годом, в котором был зафиксирован факт смерти Лукреции Бонамин в возрасте семидесяти шести лет. Возможно, сохранились и другие документы. Следовало наведаться в архив.

Поход в архив оказался отдельным приключением, но зацикливаться на этом я не хотел, а хотел поскорее найти искомое и поразить Клио своей находкой. Я узнал, что Джованни Андреа Лумага с супругой жили в большом доме в Санта-Марине, который снимали у семьи Дандоло за немалую сумму, триста дукатов (ASVe, Dieci Savi alle Decime, Estimi 1661, b. 217, fasc. n. 665, и Catastici, Estimo 1661, b. 421, приход Санта-Марина). Овдовев, Лукреция Бонамин переехала в дом поменьше, в соседнем приходе Санта-Мария-Нова, где и прожила до самой смерти (ASVe, Notarile, Testamenti, нотариус Джован Баттиста Джаварина, b. 1197/203, отдельная вкладка).

Если «Мария Магдалина» кисти Караваджо не была продана в 1677 году, значит, картину перевезли в новый дом в Санта-Мария-Нова. А если больше она нигде не всплывала, значит, она все еще хранится там. Должна храниться. Иначе и быть не может. К сожалению, более точного адреса, чем название прихода, у меня не имелось. Но приход — это ограниченная территория, которую вполне можно прочесать. Церковь Санта-Мария-Нова находилась в Каннареджо, рядом с церковью Санта-Мария-деи-Мираколи, но в девятнадцатом веке ее снесли. Выходит, речь шла о восточной части Каннареджо. Оттуда и нужно было приступить к поискам. Приключение могло начинаться.

Вот только пока приключение начаться не могло. Организация конгресса занимает больше времени, чем думаешь, и даже если ты ожидаешь, что она займет больше времени, чем думаешь, она займет еще больше времени, чем ты думал. И в этом заключается общая проблема большинства вещей и явлений: все они занимают слишком много времени. Один мой нидерландский приятель, из писателей, однажды разъяснил мне закон сохранения неприятностей, в соответствии с которым, как только старые проблемы с грехом пополам оказываются решены, немедленно из ниоткуда возникают новые проблемы. Позволю себе процитировать самого себя: от любых попыток что-то предпринять ситуация почти всегда становится только хуже. Однако я все больше убеждаюсь в том, что этот закон лишь частично объясняет универсальную силу, правящую миром, и имя ей — закон сохранения всего. Естественное состояние вещей — оставаться прежними. И тому ничтожному смертному, который вздумает изменить хоть какую-то малость, придется приложить для этого сверхъестественные усилия. Мудрец не стремится ничего предпринимать, ибо знает: человеческая жизнь конечна и, скорее всего, слишком коротка.

В Италии естественная вязкость мира чувствуется сильнее, чем где бы то ни было. Как-то мне на глаза попалось граффити на стене: Italians do it better[37]. Кто-то