Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

Айке Шмидт, директор Уффици, рассказал, что все его внимание по-прежнему занимает вопрос, который стоял перед ним еще при вступлении в должность три года назад, а именно: до неловкости банальная, практическая, но, по сути, неразрешимая проблема очередей. На его попечении находится коллекция самого прекрасного, что сотворило человечество за тысячу лет, но он вынужден посвящать все свое время сокращению очередей у входа в музей. Ситуация была катастрофической, уже когда он приступил к работе. Туристы простаивали в очередях не меньше трех часов и валились с ног от усталости еще до того, как попадали внутрь. И он вынужден честно признать: с тех пор ничего не изменилось. Руки директора связаны. Музей находится в старинном дворце в историческом центре Флоренции, и нельзя просто взять и перестроить его так, чтобы вместить нескончаемый поток туристов. Расширить часы работы директор не в силах: едва Шмидт заикнулся об этом, как профсоюз музейных работников объявил ему войну. Недавно он пригласил на консультацию американских специалистов в области сдерживания толпы и манипулирования ее поведением. Теперь вся надежда на них. Далее Шмидт увлеченно говорил о научной миссии своего музея и музеев в целом, но сам же признал, что в нынешние времена, в первую очередь требующие от музейного руководства умения контролировать массы, с подобными речами он выглядит как ходячий анахронизм.

Антонио Паолуччи оказался изысканным интеллектуалом в возрасте и выглядел так, будто в любой момент может наизусть процитировать Данте, что он и сделал: Tosto fur sovr’a noi, perché correndo / si movea tutta quella turba magna[40], — из восемнадцатого канто «Чистилища», где описывается, как толпы лентяев и празднолюбцев обречены в наказание за свои грехи вечно бегать друг за другом. Этой цитатой Паолуччи открыл свой доклад. Затем он отметил, что если в случае Уффици его уважаемого коллеги Шмидта tutta quella turba magna насчитывает четыре миллиона посетителей в год — безусловно, внушительное количество, — то он, директор Ватиканских музеев, вынужден иметь дело с цифрой в полтора раза больше.

Вдобавок его музей — единственный в своем роде, ведь задумывался он не как музей, а как сокровищница Священного престола. Его коллекция — застывшее пламя тысячи лет христианского служения, эпицентр культурного самосознания Европы, сердце и художественная совесть Святой Матери-Церкви. Он нарочно не чурается высоких слов, чтобы подчеркнуть: это собрание никогда не предназначалось для публики, тем более — для миллионной публики. Не только экспонаты, но и сама структура музея является частью камерного интерьера папского дворца. И — да простится ему небольшое преувеличение, но дело и вправду обстоит примерно так — сквозь личные покои Святого отца приходится прогонять миллионные стада посетителей. Стоит ли удивляться, что это чревато гигантскими проблемами, ведь хрупкие, скрипучие залы не были рассчитаны на то, что в них будут топтаться шесть миллионов пар ног в год.

Микеланджело был бы поражен, узнай он, что его Сикстинскую капеллу посещают двадцать тысяч туристов в день. Он и помыслить о таком не мог. Раз в двадцать-тридцать лет здесь собирались на конклав кардиналы. В этом и состояло предназначение капеллы — служить местом обдумывания и размышления в закрытом мире церкви, местом, где даже кардиналы от благоговения теряли дар речи, — а вовсе не в том, чтобы потешать толпу. Главная проблема, по словам Паолуччи, заключалась в невозможности безнаказанно разрешить то, чего эти конструкции не выдержат. Люди дышат, и дыхание шести миллионов посетителей в год вперемешку с пылью и частицами кожи представляет смертельную угрозу для фресок Сикстинской капеллы.

Недавно фрески отреставрировали и, чтобы защитить их от собственной славы, установили систему очистки воздуха. Это была сложнейшая операция стоимостью десятки миллионов евро, ведь в стенах уникального исторического памятника нельзя абы как сверлить дыры и прокладывать трубы. Не утомляя публику подробностями, приходится констатировать: новая высокотехничная система кондиционирования не оправдала ожиданий. Провентилировать помещение, сквозь которое проходят шесть миллионов человек в год, просто-напросто невозможно. В заключение остается добавить, что фактически есть два варианта развития событий. Либо Сикстинскую капеллу закроют для публики, либо через несколько десятилетий человечество лишится фресок Микеланджело. Увы, по политическим соображениям первый вариант невыполним.

Жан Клер подхватил эту мысль, задавшись вопросом: для скольких человек из этих шести миллионов посещение музея имеет смысл? Неужели мы и в самом деле думаем, что все эти азиаты и американцы хоть немного разбираются в произведениях искусства, ради которых выстаивают многочасовые очереди? Даже западные туристы не могут преодолеть пропасть между собственным мировосприятием и историческим и религиозным контекстом, в котором были созданы эти произведения. Мы не только отдали наше наследие на откуп массам, но и позволили невеждам утверждать, что они имеют на него моральное право. Стремление сделать изысканнейшие творения человеческого разума доступными для тупых масс свидетельствует о неуместной одержимости демократией и устаревшим социалистическим идеалом просвещения пролетариата.

Клер говорил резко и угрюмо, как человек, привыкший к тому, что его неоспоримые суждения воспринимаются как провокации. И он был готов пойти дальше. Музеи — это склепы. Их существование само по себе — примета кризиса и симптом умирающей культуры, потому что культура живая в музеях не нуждается. Музеи — это мавзолеи ностальгии, в которых покоятся остатки прошлого, во всем превосходившего настоящее. А многие миллионы туристов — вуайеристы на похоронах Вечерней страны, с опозданием явившиеся на похороны.

Алессандра Моттола Мольфино начала свой доклад с исторического очерка развития музейной культуры в Италии и Европе, ясного и многое объясняющего. У нее как у гранд-дамы музеологии не было потребности в самоутверждении. Она могла позволить себе быть приятной. За кратким обзором истории последовал анализ одной современной тенденции, которая беспокоила докладчицу и которую она окрестила монополией международных гигантов. Под ними подразумевались известные на весь мир крупные музеи, которые пожирают своих менее крупных собратьев и, подчиняясь тирании рыночного мышления, все чаще профилируют себя как супермаркеты в сфере искусства, то есть стремятся к росту масштабов и объемов, чтобы увеличить прибыль от торговли атрибутикой.

Главным помещением в крупных лондонских и нью-йоркских музеях: Британском музее, Музее Виктории и Альберта, Музее современного искусства — стал сувенирный магазин. Он — святыня святынь, где генерируется основная часть прибыли и где посетители, кстати сказать, проводят намного больше времени, чем в выставочных залах. Музейный магазин требует постоянного роста числа посетителей. Другие музеи по всему миру перенимают эту успешную экономическую модель.

Что рискует