Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Кони старался выглядеть спокойным, никогда не жаловался на лишения друзьям. Все жили трудно. Но друзья не могли равнодушно смотреть на то, какие мучения ему приходится испытывать, добираясь к своим студентам.

Анатолий Евграфович Молчанов — А. В. Луначарскому:

«Дорогой Анатолий Васильевич.

Позвольте привлечь Ваше внимание на следующее обстоятельство:

10-го февраля (28 января старого стиля) текущего года исполняется 75 лет со дня рождения красы и гордости нашей — Академика A-я Ф-ча Кони.

Этот редкостнейший человек, несмотря на свой преклонный возраст и тяжелое болезненное состояние, продолжает самоотверженно отдавать всего себя общественно-педагогической деятельности. Сохранив полностью свежесть ума и духовную бодрость, выдающиеся способности, он неустанно пребывает на посту учителя подрастающих поколений, которым он, со свойственным ему замечательным талантом, передает свои обширные научные знания и сведения, добытые многолетним громадным опытом и долг, безупр. труд, жизни. Свой подвиг А. Ф. Кони несет скромно, тихо, в твердом убеждении, что в этой просветительской работе на пользу общества и заключается вся сущность его личного существования. Помимо того, сама жизнь его и деятельность являются поучительным примером и образцом безукоризненного служения высшим идеалам правды и справедливости.

И вот, восхищаешься доблестями А. Ф. Кони, а между тем сердце кровью обливается при одной мысли, как этот немощный старик отправляется почти ежедневно исполнять свои громадные обязанности, читать свои лекции в Университете или в другом учреждении и принужден ползти пешком, при помощи двух костылей, с Надеждинской на Васильевский остров, или с опасностью для жизни, пытаться вскочить в переполненный вагон трамвая. Ведь это прямо ужасно. Неужели в богатом конюшенном ведомстве не найдется какого-нибудь, хотя бы самого скромного, средства передвижения для такого лектора, для такого выдающегося деятеля, как Кони. Казалось бы, что в данном случае допустимо даже исключение…

А. Ф. Кони не подозревает о моей просьбе, которая является тайным заговором против него. Вы себе представить не можете необыкновенную скромность этого большого человека…

Удивительная безсеребрянность А. Ф. Кони вошла в поговорку. Но в настоящее время он, лишенный пенсии, переживает очень тяжелые минуты в борьбе за существование… Но с каким стоическим спокойствием и кротостью переносит этот немощный старик выпавшие на его долю материальные лишения — прямо удивительно, молча, не жалуясь, продает он потихоньку том за томом свою ценную библиотеку, которую собирал всю жизнь».

В конце своего письма Молчанов пишет о роли Кони в деле Веры Засулич. И добавляет: «Кто на его месте не построил бы в те времена своей карьеры на этом».

Бричка профессору Кони была предоставлена.

К. И. Чуковский рассказывал в своих воспоминаниях о том, что кучер этого экипажа, предоставляемого, кстати, не всегда регулярно, чтобы скоротать время в ожидании своего седока, стал посещать его лекции и так увлекся ими, что однажды с величайшим одобрением сказал Анатолию Федоровичу: «Ты, брат, я вижу, свеча!»

Молодому Чуковскому Кони помог в работе над книгой о Некрасове — передал ему архив поэта, полученный от его сестры. Правда, одна из статей Чуковского доставила Анатолию Федоровичу и серьезное огорчение — он не мог простить Чуковскому неразборчивости в освещении фактов из частной жизни поэта. Он сам исповедовал совсем иные принципы.

«Не нравится мне и двусмысленная статья Чуковского «Некрасов и деньги», несмотря на весь талант, с которым она написана. Как хочется всем этим господам напомнить стихи Боровиковского: «Ты рассмотрел на солнце пятна и проглядел его лучи!»

В письме к своему приятелю профессору А. И. Садову в июле 1922 года Кони писал:

«…Моя вина единственно в том, что я писал всегда любя того, о ком писал, находя, что нужно изображать не преходящие и случайные недостатки человека, а то прочное, глубоко человеческое, что в нем проявлялось или таилось. Теперь смотрят на задачу биографа иначе, откапывая, с заднего крыльца, всякую житейскую слабость или недостаток и смешивая частную жизнь человека с его общественной, научной или литературной деятельностью…»

В конце 1918 года при театральном отделе Народного Комиссариата просвещения был открыт Институт живого слова, принципиально новое по своим задачам высшее учебное и научно-исследовательское заведение.

На его общем, обязательном для всех, отделении изучали науки о звуке, о слове, технику слова и ряд общих дисциплин. Затем начиналась специализация на ораторском, педагогическом, словесном и театральном отделениях. Изучали, например, влияние войны и революции на русский язык.

Институт этот был детищем Луначарского. Преподавать в нем пригласили Ф. Ф. Зелинского, С. Ф. Ольденбурга, Л. В. Щербу, Е. И. Тиме, Ю. М. Юрьева, В. Э. Мейерхольда. Одним из первых получил приглашение читать в институте Анатолий Федорович — на общем отделении он читал курс «Этика общежития».

15 ноября на Дворцовой набережной, 26, в бывшем великолепном дворце великого князя Михаила, состоялось торжественное открытие института. Выступая с речью, нарком просвещения поставил задачу «…учить говорить весь народ от мала до велика». «Социалистический строй, — сказал Луначарский, — должен выпрямлять всякого рода искалечения, нанесенные капитализмом; нужно прежде всего вернуть человеку его живое слово… При социалистическом строе произойдет гигантский расцвет речи…»

Первые лекции и практические занятия начались 20 ноября на бывшей Знаменской улице, в доме № 8, в бывшем Павловском институте. Директором назначили актера Александринки В. Н. Всеволодского-Генгросс.

Анатолий Федорович был рад, что ему, с Надеждинской до института, было рукой подать — не то что тащиться на своих костылях «К Василию» — в Университет на Васильевский остров.

Работа в институте давала ему чувство глубокого удовлетворения. Ему казалось, что знание этики человеческих отношений, нравственных обязанностей каждого человека по отношению к обществу и общества — по отношению к каждому своему члену, поможет его молодым и не только молодым (возраст студентов не был ограничен) слушателям в будущем выбрать верную позицию в жизни. Он вкладывал в лекции весь свой богатейший опыт общения с людьми, все свои энциклопедические знания и главное — свои нравственные принципы. Увлеченность Анатолия Федоровича, отсутствие всякой позы и догматического начетничества, его искреннее стремление дать все, чем обладает он сам, его глубокая вера в то, о чем он говорил с кафедры, вызвали ответную волну глубокого уважения, даже почитания и любви со стороны студентов.

Он рассказывал своим слушателям о взглядах Льва Толстого и Достоевского, говорил об этике личного поведения и литературной этике. Об этике судебной, общественного порядка и экономической. «Собственно говоря, это не были «лекции» в обычном понимании слова. Это был скорее рассказ «бывалого