Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Письмо было опубликовано (с большими сокращениями, но заместитель директора распространила полный вариант письма) и пробудило интерес среди еврейской общественности. На общее собрание в школе пришло множество народа. Мне прислали специальное приглашение; после съезда сионистов-социалистов в конце 1906 года это было мое первое появление на публике. Споры велись вокруг двух вопросов: сколько часов нужно уделять еврейским дисциплинам и нужно ли вообще вести в училище обучение ивриту или же лучше потратить эти часы на обучение чтению и письму на идише, еврейской истории, рассказывать ученицам о современном положении еврейского народа, а преподавание иврита существенно сократить. Дискуссия была очень бурной. В ней участвовали самые видные представители еврейской общины Полтавы. Среди участников были как учителя, так и общественные деятели и большое количество молодежи. Многие критиковали училище, и никто не выступал в его защиту. Обсуждалось «письмо в редакцию» группы учителей и родителей. В нем видели программу дальнейших действий. Мне предстояло дать «авторитетные объяснения» по этой программе. Я определил ее как чрезвычайную программу для ситуации, когда необходимо срочно преодолеть отчужденность и оторванность от народа и создать учебный план на этот период времени.

Я разъяснил понятие «условия существования нации» и заявил, что главными критериями национального воспитания должны быть национальная общность, чувство принадлежности к народу, к дому Израилеву. Я провел различие между ремесленными классами и обычными и высказал мнение, что нужно строить учебную программу согласно этим принципам и пытаться делать необходимые для этого шаги. Многие подвергли критике эти принципы и саму программу. Наиболее ярым критиком был Леон Рубинов – известный сионистский деятель и еврейско-русский писатель; его сентиментальные рассказы из жизни евреев, публиковавшиеся в «Восходе», «Будущности» и «Еврейской жизни», были в свое время очень популярны и считались отличной сионистской пропагандой – красноречивый и эмоциональный оратор. После него выступил Виткин, один из городских лидеров движения «Поалей Циан», с витиеватой и энергичной речью. Выступление его сводилось к защите иврита, без которого невозможно говорить о каком бы то ни было еврейском воспитании. Большое впечатление произвела на меня речь Яакова Теплицкого, зятя Ильи Чериковера{597}, известного юриста; он родился в Полтаве, но жил в Москве и приехал навестить родной город и принять участие в собрании. Его речь была логична по сути, интересна по форме и глубока по содержанию. «Идея о том, что можно разграничить содержание и форму, – не что иное, как иллюзия, – говорил Теплицкий. – Между ними нет границы. Любая форма – это содержание, а любая новая форма, применяемая к старому содержанию, подразумевает изменение содержания. И идея о том, что на воспитание влияет конкретное, ощутимое, реальное и близкое, – тоже не что иное, как иллюзия. Именно иррациональное и нереальное, далекое и благородное воспитывает сильнее всего». С этой позиции он выступал против моих принципов как основы новой программы и как руководящей установки для национального воспитания. Особенно меня удивили рассуждения про «форму и содержание»: они слово в слово совпадали с моей концепцией, которую я зачитывал Шейну две недели назад из моей тетради… Но самой поразительной вещью на этом многолюдном собрании стала для меня энергичная речь старика Хаима Чериковера. В своей простой и сердечной, прочувствованной речи он сообщил, что согласен с каждым моим словом. В современном национальном воспитании, делающем ставку только на иврит, ему видится «арон кодеш без Торы». И он предлагает собранию принять мое предложение по принципиальным соображениям и передать попечительскому совету, что реформы в школе будут происходить в соответствии с моими тезисами. Предложение было принято подавляющим большинством голосов. За него голосовали, помимо Чериковера, еще несколько ветеранов «Бней Маше» и «Ховевей Циан». Историк Илья Чериковер, также присутствовавший на собрании, подошел ко мне и поблагодарил за ту радость, которую я ему доставил: первый раз в жизни он и его отец проголосовали одинаково…

На этом собрании я приобрел новых друзей. И в первую очередь – семейство Чериковеров.

На следующий день меня пригласил на обед р. Хаим Чериковер. Мы приятно провели время за беседой о палестинофильстве и о том, какие движения были рождены палестинофильством и сионизмом в России. Я поразился тому, с какой последовательностью и стойкостью старый р. Хаим Чериковер выступает против какого бы то ни было участия евреев в революционном движении. Мне хорошо запомнилось, с каким энтузиазмом р. Хаим говорил о том, что мы не можем даже вообразить себе размеры катастрофы, к которой способно привести евреев участие в революции. Ненависть масс к евреям чрезвычайно глубока. Нелюбовь государственных служащих к евреям – это верх терпимости по сравнению с ненавистью масс.

Школьный совет предложил мне взять на себя организацию еврейских занятий в ремесленных классах. Но поскольку количество часов не увеличили, я согласился лишь вести уроки по еврейской истории. В младших классах преподавание велось на идише, в старших – на русском языке. Еврейскую историю я включил в программу по общей истории, тем самым подчеркнув ее культурную и социальную основу. Мои уроки приобрели популярность, и многие стали их посещать: школьные учителя, члены совета и просто мои друзья. Я готовился к урокам и повторял про себя: «Многому я научился у своих учителей, более того – у товарищей, всего же больше – у учеников».

Были и курьезы. В старшем классе, когда я рассуждал о мировоззрении пророков, встала одна ученица, нескладная, но хорошо причесанная девочка, и решительно сказала: «Но, господин учитель, ведь известно, что Бога нет… К чему все разговоры!»

Я посмотрел на нее и решил, судя по ее прическе и манере разговора, что она дочь парикмахера:

– Ты, верно, слышала эту идею в парикмахерской своего отца? Не стоит считать чем-то самим собой разумеющимся и известным то, о чем люди болтают, ожидая в парикмахерской своей очереди…

В другом классе я рассказывал ученицам о происхождении слова «фараон» и вдруг заметил, что одна ученица разговаривает с подругой и не слушает. Я спросил ее:

– Почему египтяне назвали своего царя фараон (пара)?

– Потому что он ошпарился паром…

Я участвовал в собраниях педсовета. И уже на первом собрании огромное впечатление на меня произвела преподавательница, отвечающая за профессиональное обучение, по имени Белла Файнгольд, родом из Херсона. Профессиональное и педагогическое образование она получила в Петербурге и Берлине. Ее непререкаемый авторитет в школе составлял удивительный контраст с ее простотой и скромностью. Она умела найти сердечный подход к каждой ученице, и они все ее очень любили. Мы подружились, и в начале месяца ияра она вышла за меня замуж – в Одессе – и с той поры стала моей верной подругой. Ей я и посвящаю эту книгу.