Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

в Ницце слезы «лились ручьем», но еще пуще того он рыдал в Валентине, на предыдущей церемонии, которой бедная Марина тоже не могла посетить. Венчание (по православному обряду, с твоего позволения) выглядело плохой пародией на сцену в старом фильме: батюшка – гага, дьякон – пьян, а белая вуаль Ады, возможно к счастью, была такой же плотной, как вдовий траур. Ван сказал, что довольно, не хочет слушать этого.

«Но ты должен, – возразила она, – хотя бы потому, что один из ее шаферов своим бесстрастным профилем и горделивой осанкой (он все время поднимал тяжелый металлический венец слишком высоко, так атлетически высоко, как если бы нарочно старался держать его подальше от ее головы) на миг показался ей вылитым Ваном, бледным, плохо выбритым близнецом, делегированным тобой из тех мест, где ты тогда находился».

В городке с очаровательным названием Агония, в Терра-дель-Фуэго. Он ощутил странный трепет, вспомнив, что когда он получил в том далеком краю свадебное приглашение (посланное по воздушной почте зловещей сестрой жениха), его несколько ночей кряду преследовал один и тот же, с каждым разом тускневший сон (в точности как та кинокартина с ее участием, за которой он позднее следовал по череде мерцающих залов), в котором он держал над ней этот венчальный венец.

«Твой отец, – прибавила Люсетта, – заплатил человеку из “Белладонны”, чтобы он сделал снимки, но, разумеется, настоящая слава приходит лишь тогда, когда твое имя появляется в крестословице на страницах этого киножурнальчика. И мы все знаем, что этому никогда не бывать, никогда! Теперь ты зол на меня?»

«Нисколько, – сказал он, проводя рукой по ее нагретой солнцем спине и потирая ей копчик, чтобы киска замурлыкала. – Увы, нисколько не сержусь! Люблю тебя любовью брата, и, может быть, еще нежней. Хочешь, я закажу чего-нибудь выпить?»

«Хочу, чтобы ты не останавливался», проговорила она, уткнувшись носом в резиновую подушку.

«К нам идет официант. Что выберем – коктейль Гоновульва?»

«Выпьешь его с мисс Кондор (произнося первый слог в нос), когда я уйду одеваться. Сейчас я хочу только чаю. Не стоит смешивать зелье с алкоголем. Мне еще нужно будет принять знаменитую Робинзонову пилюлю позже вечером. Позже вечером».

«Чай для нас, пожалуйста».

«И побольше сандвичей, Джордж. Фуа-гра, ветчина, что угодно».

«Это очень дурной тон, – заметил Ван, – придумывать имя для бедняги, который не может ответить: “Да, мадемуазель Кондор”. Между прочим, это лучший франко-английский каламбур, который мне приходилось слышать».

«Но его действительно зовут Джорджем. Он был так добр ко мне вчера вечером, когда меня вырвало посреди чайного салона».

«Для милой все мило», проговорил Ван.

«И старики Робинзоны тоже, – продолжала она бессвязно. – Не так уж много шансов, что они сюда придут, правда? С того времени, как мы оказались за одним обеденным столом в поезде, доставившим нас в порт, они как-то потихоньку всё ходят за мной, очень трогательно; я, конечно, сразу их вспомнила и была уверена, что они нипочем не узнают маленькую пухлую девочку, которую видели в восемьдесят пятом или шестом году, но они гипнотически разговорчивые – мы сперва решили, что вы француженка, этот лосось такой вкусный, а где вы родились? – а я вежливенькая дура, и вот, слово за слово… Одно дело молодые люди, движение времени их не так сбивает с толку, как пожилых, которые мало меняются с годами и с трудом свыкаются с переменами в жизни молодых, которых они давно не видели».

«Это очень умное замечание, лапочка, если не считать того, что время само по себе неподвижно и неизменно».

«Да, это неизменно я сижу у тебя на коленях, а дорога скользит мимо. Дороги движутся?»

«Дороги движутся».

Допив чай, Люсетта спохватилась, что ее ждет парикмахер, и поспешила уйти. Ван стянул свитер и некоторое время сидел в задумчивости, теребя украшенный зелеными камнями плоский портсигар с пятью папиросами «Розовые лепестки» и пытаясь насладиться теплом платинового солнца в его ауре «цветного фильма», но преуспел лишь в раздувании – с каждым содроганием и вздыманием судна – неумолимого пламени губительного соблазна.

Мгновение спустя, как если бы она шпионила за его одиночеством, та самая пава появилась вновь, на сей раз с извинениями.

Воспитанный Ван, вскочив на ноги и подняв на лоб очки, начал извинятся в ответ (за то, что невольно ввел ее в заблуждение), но его короткая речь почти сразу оборвалась из-за охватившего его изумления, когда он внимательнее посмотрел на ее лицо и увидел в нем грубую и гротескную карикатуру на незабвенные черты. Эта кожа мулатки, эти серебристо-русые волосы, эти толстые багровые губища преображали в вульгарный негатив ее слоновую кость, ее вороные шелка, ее бледные пухлые губы.

«Мне сказали, – пояснила она, – что один мой большой друг, Вивиан Вейл, известный кутурай – вузавай entendue? – сбрил бороду, а без нее он просто вылитый вы, верно?»

«С точки зрения логики, нет, мэм», ответил Ван.

Она призадумалась на один взмах секунды, облизывая губы, решая, грубит ли он или заигрывает, – и тут Люсетта вернулась за портсигаром.

«Увидимся апрей», сказала мисс Кондор.

Люсетта проводила красноречивым взглядом «скатертью дорожка» ленивое-ритмичное движение этих ягодичных долей и складок.

«Ты обманул меня, Ван. Эта, это все-таки одна из твоих жутких девок!»

«Клянусь, – сказал Ван, – я вижу ее в первый раз. Я бы не стал тебя обманывать».

«Ты обманывал меня много-много раз, когда я была ребенком. Если ты соврал и сейчас, tu sais que j’en vais mourir».

«Ты обещала мне гарем», мягко упрекнул ее Ван.

«Не сегодня, не сегодня! Сегодняшний день священен».

Вместо щеки, которую он хотел поцеловать, оказались ее быстрые безумные губы.

«Пойдем посмотришь мою каюту, – взмолилась она, когда он оттолкнул ее с такой силой, как будто это был его животный отклик на жар ее язычка и уст. – Я просто обязана показать тебе их подушки и рояль. Там из каждого ящика несет Кордулой. Умоляю тебя!»

«А теперь уходи, – сказал Ван, – ты не можешь дразнить меня так. Если не перестанешь, я найму мисс Кондор сопровождать меня. Ужин в семь пятнадцать».

В спальне он нашел несколько запоздалое приглашение на обед к капитанскому столику. Оно было адресовано д-ру Ивану Вину и его жене. Однажды он уже путешествовал на этом корабле, между двух рейсов на «Королеве», и капитан Коули запомнился ему пустозвоном и невеждой.

Он вызвал стюарда и велел ему отнести приглашение обратно, нацарапав на нем карандашом три слова: «Такой пары нет». Он двадцать минут пролежал в ванне. Он постарался сосредоточиться на чем-нибудь еще, кроме тела истеричной девственницы. Взявшись после ванны за гранки, он обнаружил коварный пропуск, не хватало целой строки, причем искаженный пассаж, на взгляд машинального читателя, выглядел вполне исправным, поскольку усеченный конец одного предложения и начало другого (со строчной буквы), теперь