Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

для престарелых весталок, а затем в усыпальницы. Над ложем дражайшей Кордулы и ее мужа, сказала она, в их роскошном люксе, который Люсетта «выклянчила у них за минуту», висит ипподромная картина «Том Кокс верхом на Бледном Огне», – вот любопытно, как именно она способствует любовной жизни четы Тобаковых во время их морских вояжей? Ван прервал лихорадочную болтовню Люсетты, спросив, имеются ли на водопроводных кранах в ее ванной те же надписи, что и на его: Горячая Резервуарная, Холодная Соленая? Да, воскликнула она, Голодная Соленая, Голодный Старик Зальцман, Горячая Горничная, Коматозный Капитан!

Они снова встретились после полудня.

Большинству пассажиров первого класса тот день, 4 июня 1901 года, проходивший посреди Атлантики, на меридиане Исландии и широте Ардиса, показался малоподходящим для развлечений на открытом воздухе. Ледяные порывы ветра то и дело охлаждали зной лазурного неба, и вода в старомодном бассейне ритмично заливала зеленый кафель; однако Люсетта была девушкой отважной, привыкшей к бодрящим ветрам не меньше, чем к скверному солнцу. Весна в Фиальте и жаркий май на Минотаоре, известном искусственном острове, придали ее конечностям нектариновый оттенок; из-за влаги они казались будто облитыми лаком того же цвета, но когда бриз высушивал ее кожу, снова обретали свой природный тон. С сияющими скулами и этим медным мерцанием на лбу и затылке, проглядывающим из-под тугой резиновой шапочки, она напоминала Ангела в Шлеме на Юконской иконе, чудотворная сила которой, как было принято считать, превращала анемичных белокурых девиц в конскихъ дѣтей, веснушчатых рыжеволосых подростков, отпрысков Солнечного Коня.

Поплавав немного, она вернулась на солнечную террасу, где лежал Ван, и сказала:

«Ты не можешь себе представить —»

«Я могу представить что угодно», возразил он.

«Хорошо, ты можешь себе представить, какие озера лосьонов и реки кремов я вынуждена использовать – в уединении балконов или в глубине пустынных морских пещер, – прежде чем явить стихиям свое тело. Я всегда балансирую на тонкой грани между “загореть” и “обгореть” – или между лобстером и Obst, как пишет Херб, мой любимый художник, – я читаю его дневники, опубликованные его последней герцогиней, они написаны на трех языках вперемешку, и это что-то, я дам тебе почитать. Видишь ли, душка, я бы считала себя пятнистой мошенницей, если бы те небольшие участки моего тела, которые я скрываю на публике, отличались бы цветом от выставленных напоказ».

«Во время осмотра в 1892 году ты показалась мне сплошь красновато-песочного цвета», сказал Ван.

«Перед тобой теперь совершенно новая девочка, – прошептала она. – Счастливая новая девочка. Наедине с тобой, на брошенном корабле, а впереди еще по меньшей мере десять дней до моих следующих регулов. Я послала тебе глупую записку в Кингстон, на случай, если ты не появишься».

Они лежали на циновке у бассейна лицом к лицу, в симметричных позах, он – положив голову на правую руку, она – опершись на левый локоть. Бридочка ее зеленого бюстодержателя соскользнула с плеча на ее тонкую руку, обнажив капли и струйки воды у основания ее соска. Пропасть в несколько вершков отделяла его свитер от ее голого животика, черную шерсть его купальных трусиков от ее промокшей зеленой лобковой маски. Солнце покрыло ее выступающую бедренную кость глянцем; затененный провал вел к пятилетней давности шраму аппендэктомии. Ее взгляд из-под опущенных ресниц остановился на нем с угрюмым тусклым огнем желания, и она была права, они действительно были совершенно одни, он обладал Марион Армборо за спиной ее дядюшки в гораздо менее располагающих к этому обстоятельствах, когда моторная лодка подскакивала, как летучая рыба, а подле штурвала его гостеприимного хозяина торчало охотничье ружье. Он безрадостно почувствовал, как толстый змей желания начинает тяжело разматывать свои кольца; он мрачно посетовал про себя на то, что не обессилил беса на «Вилле Венус». Он не стал противиться прикосновению ее слепой руки, пробиравшейся вверх по его бедру, и проклял природу за то, что она посадила в мужскую промежность разбухший от мерзостного сока сучковатый ствол. Люсетта вдруг отстранилась, выдохнув благовоспитанное «merde». Эдем был полон людей.

Двое полуголых малюток с визгливым ликованием подбежали к краю бассейна. За ними гналась чернокожая нянька, сердито размахивая их миниатюрными бюстгальтерами. В результате самозарождения из воды появилась лысая голова и громко фыркнула. Из раздевалки вышел инструктор по плаванию и одновременно высокое и роскошное создание с тонкими лодыжками и отталкивающе-мясистыми ляжками прошествовало мимо Винов, едва не наступив на украшенный изумрудами портсигар Люсетты. Если не считать золотистой ленты и выбеленной гривы, ее длинная складчатая бежевая спина была обнажена от верхних позвонков до самого начала соблазнительно-вальяжно перекатывавшихся ягодиц, попеременно показывавших свои нижние выпуклости из-под набедренной повязки-ламе́. Прежде чем исчезнуть за скругленным белым углом, эта Тицианова Титанша обратила в профиль свое коричневое от солнца лицо и поздоровалась с Ваном зычным «Привет!».

Люсетта желала знать: «Кто сия пава?»

«Мне кажется, она обратилась к тебе, – ответил Ван. – Я не рассмотрел ее лицо и не помню этого зада».

«Она одарила тебя широкой тропической улыбкой», сказала Люсетта, поплотнее натянув свой зеленый шлем трогательно-изящным движением поднятых крыльев и трогательно сверкая рыжим оперением подмышек.

«Идем со мной, а?» – позвала она Вана, поднимаясь с циновки.

Он покачал головой, глядя на нее снизу вверх: «Ты встаешь, как Аврора», сказал он.

«Его первый комплимент», сказала Люсетта, слегка откинув голову, словно обращаясь к невидимой наперснице.

Надев затемненные очки, он смотрел, как она стоит на подкидной доске, как проступили ее ребра вокруг впадины живота, когда она набрала воздуху, изготовившись нырнуть в янтарь. Он задался вопросом, в мысленном примечании, которое могло бы однажды пригодиться, не влияют ли солнцезащитные очки или любые другие разновидности измененного зрения, существенно искажающие наше представление о «пространстве», также и на форму нашей речи? Две ладные девчонки, нянька, похотливый водяной, учитель плавания – все смотрели туда же, куда и Ван.

«Вот тебе и второй комплимент, – сказал он, когда она вернулась. – Ты божественно ныряешь. Я вхожу в воду с безобразным плеском».

«Зато ты плаваешь быстрее, – вздохнула она, стягивая с плеч бридочки и ложась ничком. – Между прочим, правда ли, что матросов во времена Тобакова не учили плавать, чтобы они не умерли полоумными от страха, если корабль затонет?»

«Возможно, простых моряков, – сказал Ван. – Когда сам мичман Тобаков оказался на тонущем корабле вблизи Гаваилль, он много часов преспокойно держался на воде, отпугивая акул обрывками старых песен и тому подобным, пока его не спасла рыбацкая лодка – одно из тех чудес, которые требуют, как я полагаю, минимального содействия со стороны всех участников».

В прошлом году, на похоронах, сказала она, Демон упомянул между прочим, что купил остров в Гаваиллях («Неисправимый мечтатель», поворчал Ван). У него