Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне посчастливилось побывать в парке Бельвуара. Мы с Ильей Гилиловым поднимались по серпантинной дороге к замку, слева и справа взбегали вверх по холму недавно распустившиеся деревья, тенистый подлесок; свежий весенний воздух был полон ароматов трав и цветущих кустарников, щебетали птицы, над головой – тающая в небе бледная синева. И тогда я всем существом ощутила – именно здесь были созданы великие творения Шекспира, а не в торгашеском Стратфорде, с лавчонками, сейчас битком набитыми пошлейшими сувенирами и поддельными достопримечательностями. Подлинные достопримечательности там только церковь Св. Троицы, могила Шакспера и надгробный памятник. И в соседней деревушке коттедж семьи жены Шекспира. Все остальное – продукт коммерческой деятельности торгующих «Шекспиром».
Так что Томас Кориэт-Ратленд совсем не случайно назван гидравлическим термином «a cap-stone» и музыкальными – «semi-briefe of time» (полная нота) и «musicks fiddlesticke» (музыкальный смычок). В этом четверостишии есть намек и на то, какие слова извлекал из себя этот великий безумец (названный так еще в одном панегирике): «от них готово лопнуть небо» – «make the welkin cracke». Одним словом, «Логодедал» – «Словостроитель», по меткому замечанию Бена Джонсона в обращении к читателям «Кориэта».
Теперь после небольшого отступления вернемся к четверостишию из панегирика Санфорда. Вот его подстрочник:
Том – замковый камень, гидравлический ворот, Винтовое устройство – плод математических расчетов, Чтобы извлекать слова, от коих небо готово лопнуть, Из поэтического ума до невероятия самодостаточного.
Перевожу здесь английское «wit» – «поэтический ум», руководствуясь следующим соображением.
Современное значение слова «wit» по имеющемуся под рукой словарю Oxford Advance Learner’s Dictionary of Current English by A.S. Hornby (1982): «1. intelligence, understanding, quickness of mind… 2. clever and humorous expression of ideas, liveliness of spirit… 3. person noted for his wit…» А вот в каком значении употреблялось это слово в середине XVII века, судя по тому, что пишет о том времени известный английский литературный критик, профессор Кембриджского университета Байзил Уилли в монографии «Интеллектуальный фон XVII века»:
«Перечисляя блага, которые ожидаются от науки, Спрат [303] коротко и не очень лестно пишет об “этом приятном, но малополезном сорте людей – the wits and writers”, которым, оказывается, тоже пойдет на пользу Реальная Философия (the Real Philosophy). Хотя Спрат был другом и биографом Коули, он чувствовал потребность просить прощения у читателя за то, что поместил это свое рассуждение “вместе с предметами гораздо более важными”.
Однако для нас его соображения об источниках поэтической образности представляют значительный интерес и важность. “Wit”, говорит Спрат, черпает образы из различных сфер известного или традиционного знания. Эти образы во все времена черпались, продолжает он, “из мифов и религий древних, из гражданской истории всех стран, из народных обычаев, Библии, наук, поведения людей, некоторых ремесел, природных сооружений. Все эти области, если в них возможно уподобление одного предмета или явления другому, а, повидимому, оно возможно везде, представляют достаточную пищу для wit”. Но все эти источники образности к тому времени, когда писал Спрат, иссякли, и Спрат, предвосхищая, как ни удивительно, д-ра Джонсона и Вордсворда, пишет дальше: “Мифы и религии Древнего мира вполне исчерпали себя. Слишком долго они служили поэтам, пришла пора с ними расстаться. Тем более что им изначально присущ один серьезный недостаток – они были всегонавсего выдумкой (fiction). А ведь истина может быть ясно изложена и развита только с помощью метода, истинного и реального по самой своей сути. Классическая мифология, таким образом, признана устаревшей и на ней поставлен крест, она не может больше вдыхать жизнь в поэзию. Традиционные образы, навеянные явлениями природы, тоже устарели, в них нет той ясности, и возвращаться к ним нет смысла. Древние давным-давно досуха испили всю сладость цветов, фруктов, трав; своими метафорами и сравнениями уходили Солнце, Луну, звезды сильнее, чем ежедневные кружения этих светил по небесному своду”.
Мораль такова: “новое знание” о природе снабдит поэтов тем, в чем они больше всего нуждаются – источником новых истинных образов».
Очевидно, что «wit» здесь употребляется в значении или «поэтическое мышление», или «поэт» в более широком значении слова. Далее Б. Уилли пишет: «Художественное мышление, поэтическое творчество со всеми украшательствами, метафорами, сравнениями и другими тропами, которые “напускают слишком много туману, создают неясность, производят слишком много шуму в мире” [304], необходимо подвергнуть экзекуции – отвергнуть все эти гиперболы, отклонения в сторону, разбухание стиля и вернуться к изначальной чистоте, краткости, когда человек обходился для описания вещей скупым количеством слов» [305].
Эти нападки Спрата на изящную словесность, точнее на пышность слога, восходят к идеям Бэкона, к его неприязни к стилистическому украшательству. Бэкон однажды забраковал перевод на латынь одного из своих произведений по причине слишком большой орнаментальности, для него более важны ясность мысли и точность изложения, во всяком случае, так он писал в более поздние годы. Не связано ли это с осознанием своего неумения писать истинную поэзию? Бэкон трезво и очень высоко ценил дарованные ему Творцом возможности. с прискорбием отдавал себе отчет, что при всех его способностях и талантах у него нет поэтического дара. Зато юнец из Северного Йоркшира обладал неслыханным по мощи поэтическим даром. И какое-то время, в начале их совместного труда («the work of our mutual good will», – по словам Бэкона), возможно, считал его посланным свыше помощником для воплощения великих замыслов: поэтического изложения истории войны Алой и Белой розы и создания английской драмы. И только в более поздние годы, когда Ратленд оторвался от помочей учителя и гениальный поэтический дар полностью раскрылся в трагедиях и последних романтических драмах, Бэкон перестал заниматься писанием драм и переменил свое отношение к поэзии.
Из панегирика Санфорда мы узнаем, кроме всего прочего, что у Кориэта был учитель – Человек с Луны, который путешествует с Луной вокруг Земли. Без него этот «Любимец Славы, / Учености живейший Атом, полирующий поэтическим искусством текст Природы» [306], так бы и остался, по мнению автора, милой посредственностью. Только благодаря «лунному человеку» их Одиссей, которого воспели «все поэты» того времени, стал славен и знаменит великими деяниями и бесчисленными достоинствами.
Панегирик Санфорда задает современному читателю не только много загадок, но и разгадок, не исключение и последние шесть строк. Вот их буквальный перевод, опять
