Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КОРИЭТ – МАТЕМАТИК И ГИДРАВЛИК
Но этим характеристика Кориэта не исчерпывается.
Оказывается, что:
Tom’s a capИstone, and a tumeИspit jacke,
A skrewed engine Mathematicall,
To draw up words that make the welkin cracke
Out of a wit strangly dogmaticall.
К этим строкам имеется два комментария: один в «Кориэте» 1611 года, другой – в «Источнике английского абсурда» Н. Малькольма. Первый сообщает: «This is a terme (к «capstone») in the Art Trochelicke or Hydrolick waterИworks, according to which Quintilian saith of an old man that he doth pituitam trochlea educere He pulleth up his tough fleame with a Crane and a Pulley». Переводу поддается с трудом, но поскольку наш первейший принцип – перевести можно все, сказанное на другом языке, то попробуем перевести и эту шараду, воспользовавшись вторым, современным, комментарием: «TurneИspit jack – clockwork mechanism wound up by raising a weight on a rope, the descent of which powered the mechanism» [298]. И еще «Trochelicke – trochleic, pertaining to pulleys, fleame – phlegm» [299]. С помощью второго комментария перевожу первый следующим образом: «Термин принадлежит искусству механики и гидравлики. Квинтилиан, говоря о старике, что тот pituitam trochlea educere, то есть извлекает из себя густую мокроту с помощью ворота и колодезного журавля, построил метафору, применив терминологию именно этого искусства».
Для понимания четверостишия необходимо знать, что стояло тогда для читателя за термином «гидравлика». Наш труд держится на пяти китах: историзм, психологизм, развитие явлений, их взаимосвязь и знание материала – текстов эпохи, равно как главных исследований в области шекспироведения, накопленных за три с половиной века.
Дама Франсис Йейтс, крупнейший современный исследователь Возрождения, в книге «Розенкрейцеровское просвещение» [300] пишет: «Преждевременно ушедший из жизни принц Генри очень интересовался садово-парковой архитектурой, увлекался механическими диковинками, музыкальными фонтанами, говорящими статуями и прочими удивительными устройствами, созданными Героном Александрийским и его школой, которые вошли в моду после новых находок в кладовых античности. У принца Генри в качестве садового архитектора служил замечательный инженер-гидравлик Соломон де Ко. Он дружил с Иниго Джонсом, который тоже был на службе у английского принца. Иниго Джонс, театральный художник и декоратор, вошел в историю Англии и как выдающийся архитектор, в том числе ландшафтный. Садово-парковое искусство опиралось в то время на математику, перспективу и (в поющих фонтанах, озвученных статуях, водяных органах и других увеселительных затеях) на новейшие открытия в механике». И немного дальше: «Дворцовый парк в Гейдельберге, столице одного из немецких графств, куда вышла замуж дочь короля Иакова Елизавета, с его говорящими статуями, музыкальными фонтанами и гротами был полон звуков, как в “Буре” остров Просперо».
ИНИГО ДЖОНС И РАТЛЕНД
Напомним, что Иниго Джонс начал карьеру садового архитектора, находясь на службе у графа Ратленда. Этот факт почерпнут из архивов Бельвуара. Замок стоял на выровненной верхушке холма, его окружал парк, уступами спускавшийся к Бельвуарской долине. В парке росли заморские цветы и кустарники, а поскольку Иниго Джонс в этом замке бывал на правах своего человека, то можно предположить, что граф, состоя при дворе принца Генри, и у себя в Бельвуаре разбил парк, подобный тому, какой несколько позже, в 1613 году, курфюрст Пфальцский Фридрих разбил в Гейдельберге для своей юной супруги принцессы Елизаветы, любимой сестры принца Генри, пригласив к себе на службу после смерти принца в 1612 году друга Иниго Джонса Соломона де Ко.
«Буря» была написана в 1611 году. Так что парки Бельвуара, Гейдельберга и остров Просперо просто должны были иметь сходные черты. Очевидно, что придворный шут Томас Кориэт не мог знать гидравлику, математику, музыку. А граф Ратленд мог, замок его окружал обширный парк. Соломон де Ко общался с доктором Ди, изучал труды Витрувия. Да и Иниго Джонса называли английским Витрувием. Ратленд покупал ноты, музыкальные инструменты, устраивал музыкальные приемы. Стало быть, остров Просперо мог быть навеян чудесами бельвуарского парка. «Какая здесь пышная и сочная трава», – говорит в «Буре» Гонзало. На острове множество ручьев, потоков, все они журчат, мелодично плещут.
Калибан описывает:
…остров полон звуков –
И шелеста, и шепота, и пенья;
Они приятны, нет от них вреда.
Бывает, словно сотни инструментов
Звенят в моих ушах; а то бывает,
Что голоса я слышу, пробуждаясь,
И засыпаю вновь под это пенье [301].
Просперо в знаменитом монологе из 5-го действия, обращаясь к духам, восклицает: «Вы, духи гор, ручьев, озер, лесов!» [302] Именно в таком парке среди цветов, поющих статуй, под музыку водяных органов, наслаждаясь игрой приглашенных музыкантов, мог Шекспир написать «Бурю», «Двенадцатую ночь» и прекрасную 1Ию сцену из 5-го действия «Венецианского купца». Даю английский текст последней – по-русски, хоть и в переводе Щепкиной-Куперник, той красоты нет.
How sweet the moonlight sleeps upon this bank!
Here will we sit and let the sound of music
Creep in our ears: soft stillness and the night
Become the touches of sweet harmony.
Sit, Jessica. Look how the floor of heaven
Is thick inlaid with patines of bright gold.
There’s not the smallest orb which thou behold’st
But in his motion like an angel sings,
Still quiring to the youngИeyed cherubins,
Such harmony is in immortal souls…
Перевод:
Как сладко спит на склоне лунный луч.
Мы вместе сядем тут, и пусть музыка
Нам полнит слух: ночная нега, тишь –
Трепещут отзвуком гармоний чистых.
Сядь, Джессика, гляди – весь полог неба
Усыпан густо россыпью златою.
Круги орбит, до самых тонких, слышишь,
Кружась, поют как ангелы, и вторят
Так нежно ясноглазым херувимам –
Во всем гармония бессмертных душ.
И немного дальше:
The man that hath no music in himself,
Nor is not moved with concord of sweet sounds
Is fit for treasons, stratagems and spoils.
Перевод:
Тот, кто не носит музыки в себе,
Не слышит дивных звуков сочетанье,
Ко злу, лукавству и к измене склонен.
Замок Бельвуар, как уже говорилось, стоял на холме, склоны которого спускались в Бельвуарскую долину. А Джессика, дочь Шейлока,
