Пустующий трон - Кен Лю

мастер Рути считал, что Ро является образцом преданности министра своему правителю. Сам я думаю несколько иначе. По-моему, Ро хотел показать, что советник должен быть готов пострадать за свои советы, если те окажутся неверными.

– Ага, то есть он согласился терпеть боль, потому что его первый совет не помог?

– Верно. Думаю, готовность понести наказание – единственное средство от самонадеянных реформаторов и философов, которые навязывают людям возвышенные, но несостоятельные идеи, не опасаясь последствий. Нужно отметить, что несколько веков спустя король Римы Джидзу цитировал Ро Тасу в упрек своим министрам, которые перед угрозой нападения Ксаны хотели спасти свои шкуры в ущерб простому народу.

Хотя Дьана была послушной и усердной ученицей, даже для нее такой объем исторических фактов оказался явным перебором. Она не сдержала зевоту. Тиму ободряюще погладил девочку по голове и отправил играть.

После того как сын и дочь ушли, Тиму еще долго сидел в каменной комнате, размышляя о древней истории и недавнем прошлом. Он вспоминал о том, как в последние годы терпеливо поощрял в Укьу-Тааса особое отношение к ученым, считая, что таким образом сможет укрепить взаимопонимание между льуку и коренными жителями. Он также думал о резне в Киго-Йезу, о делах, возбужденных против Саво Рьото и Надзу Тей, о Ро Тасе и доске для кюпы. Но особенно ему не давало покоя послание, несколько месяцев назад доставленное от матери.

Неужели он слишком увлекся советами Танванаки, не будучи готов принять самые суровые последствия? Неужели по своей воле стал заложником обстоятельств? Неужто сошел с пути справедливости, с пути мутагэ?

Старая ученая сидела прикованной в камере; для пущего унижения ей распустили волосы. На Надзу Тей была та же мантия, что и в день, когда Кутанрово провозгласила ее изменницей. Теперь одежда порвалась, испачкалась, набилась блохами и соломой от подстилки. Тем не менее женщина выглядела умиротворенно в позе геюпа. Закрытые глаза Надзу Тей как бы говорили, что мирские дела ее больше не заботят.

– Мастер, – прошептал Саво сквозь решетку. – Мастер.

Надзу резко открыла глаза и улыбнулась так тепло, как будто солнце вдруг озарило своим светом промозглую камеру. Не обратив внимания на поднос с горячей едой, протянутый Саво, она просто смотрела на него.

– Рада видеть тебя, Кинри-тика.

Юноша поставил поднос и коснулся лбом пола.

– Мастер, я подвел вас. Я добивался встречи с императором и пэкьу, но мать держит меня под домашним арестом. С помощью верных слуг мне удалось выбраться и подкупить тюремщика… – Слезы стыда и гнева хлынули у него из глаз, мешая договорить.

– Неправда, – возразила Надзу Тей. – На самом деле это я подвела тебя.

– Но… – Саво с удивлением посмотрел на наставницу, – я невольно привел к вам солдат и раскрыл наши отношения…

– У любого события тысячи причин. Если бы я не сохранила фигуры на память о моих благодетелях, если бы не поселилась в Киго-Йезу, если бы ты не увидел мой набор дзамаки… Любое из этих «если» нарушило бы причинно-следственную связь, но мы не должны руководствоваться этим, чтобы обвинять кого-либо и возлагать на него ответственность. Сердце Кутанрово исполнено ненависти, и гибель крестьян – следствие исключительно ее действий. – Надзу Тей на миг задумалась, а затем решительно продолжила: – И прибытия льуку в Дара.

Саво оторопел. Его наставница никогда прежде не высказывалась против льуку столь прямолинейно.

– Мастер! Не позволяйте гневу овладеть вами. Подайте прошение пэкьу и императору, распишитесь в своей верности, осудите изменника Ра Олу и поклянитесь очистить сердце от ложных…

– Нет, – перебила его Надзу. – На такое я не пойду. – Она сделала небольшую паузу и продолжила, уже более мягко: – Я искренне считаю, что подвела тебя. Я твоя наставница, и мне положено учить тебя истине. Слишком долго я и другие ученые искусно обходили ложь, вместо того чтобы пробиваться через нее. Страх сковал мой язык, и поэтому я сбила тебя с пути.

– Но вы научили меня многим запретным вещам: рассказывали об истории и культуре Дара, о философах и королях, о чудесах инженерии…

– Но я ни разу не опровергла ложь, которой тебя учат при дворе, – сказала Надзу. – Я презирала придворных историков и учителей за то, что их талант служит мясникам льуку, но при этом не осознавала, что сама ничуть не лучше них, коли ради собственной безопасности держу язык за зубами. – Она заметила, как Саво изменился в лице, услышав про «мясников льуку», и с горечью продолжила: – Страшные преступления на перевале Надза совершил вовсе не император Рагин, а пэкьу Тенрьо. А император Такэ не просил Тенрьо вторгаться на Большой остров, чтобы помочь ему отнять Трон Одуванчика у собственной матери. Резня в Киго-Йезу – не исключение. Льуку – не освободители Дара…

– Но вы же рассказывали о деспотическом правлении старых королей Тиро и Мапидэрэ, а Куни Гару на самом деле был разбойником…

Надзу жестом остановила юношу:

– Правители Дара не были совершенны, и даже в наиболее искусно сотканной лжи есть нить правды. Но от этого ложь не становится правдой. У меня не хватит времени, чтобы открыть тебе истину…

– Так подайте прошение, как я предлагаю, и продолжайте учить меня!

Надзу помотала головой:

– Хватит уже с меня лжи, будь то по умыслу или по незнанию. Да и вряд ли я смогу научить тебя истине. Только опыт станет для тебя настоящим учителем.

– Но… – Саво не нашелся, что ответить. Обвинение Надзу в адрес льуку по-прежнему терзало его.

Как будто прочитав его мысли, Надзу обратилась к юноше более ласково:

– Кинри-тика, что бы ни случилось, помни: я презираю все то зло, которое уже натворили и еще натворят льуку. Но это не значит, что я ненавижу всех льуку до единого. Есть разница между коллективной и индивидуальной ответственностью, и, несмотря на то, что они зачастую переплетаются, умение видеть эту разницу – одно из важнейших в жизни. Даже мудрецы ано не смогли научить всех замечать ее. Я горжусь тем, что учила тебя и сама у тебя училась. Кинри-тика, ты блестящий ученик, и я желаю лишь одного: чтобы ты придерживался главнейшего принципа моралистов – «Поступай по справедливости даже себе во вред».

Саво посмотрел на наставницу и вдруг почувствовал, что больше никогда ее не увидит. Ему захотелось запомнить ее лицо, попросить что-нибудь на память, но он отогнал эти мысли. Его мать спасет старую женщину; она ведь всегда решала любые, даже самые сложные проблемы. Поэтому он сосредоточился на последнем наставлении Надзу Тей.

– Но как я пойму, что справедливо, а что нет?

– Этому тебя никто не научит, – ответила Надзу. –