Горы дышат огнем - Веселин Андреев

Было совсем темно. Ванюша и Стефан решили пробиваться. Бойка и Соня делали перебежки вслед за ними. Мы с Нофчо усилили огонь, чтобы враги не заметили отхода. Потом мы спустились в овраг. Это казалось просто чудом — здесь путь был открыт! Вспышки ружейных, автоматных, пулеметных выстрелов возникали, как из земли, мгновенно гасли и снова загорались — теперь уже за нашей спиной. Усталые глаза воспринимали их, как свечи, которые не может погасить ветер.

Перевалив через невысокий горный хребет, мы бросились в объятия друг другу. Не в силах произнести ни слова, мы только смеялись. Не верилось, что спаслись...

Об убитых мы говорить не хотели, или не могли, или не смели, а то бы нам не выдержать. Бай Михал, Здравко, Любчо, Цоньо.

Вот что пишет еще один участник — областной полицейский начальник продолжает свой доклад, в котором он уже рассказал о бое под Свиштиплазом: против десяти партизан были брошены «две роты», а потом еще «два грузовика полицейских». Самую главную роль играл, очевидно, он сам: «По прибытии я констатировал, что дом окружен недостаточно хорошо, а полицейские ведут беспорядочный огонь. Некоторые из них, наверное, со страха не заняли отведенных им позиций, а остались там, где нашли укрытие, и не принимали участия в перестрелке. Я сразу же приказал им выдвинуться вперед, замкнув тем самым кольцо окружения, и наладил связь. Поскольку стрельба была беспорядочной и мы почти не продвигались вперед, я отдал приказ прекратить огонь, так как при таком положении могли оказаться жертвы среди своих, а также для того, чтобы понять, оказывают ли окруженные в доме четники сопротивление. Когда выстрелы смолкли, мы услыхали раздающиеся из хлева стоны, и чтобы проверить, какое положение внутри...»

Начальник первым вошел в дом? Как бы не так! Он заставил какого-то крестьянина проверить, сколько человек убито, а если есть живые — предупредить, что они окружены и пусть сдаются. Крестьянин вошел в дом, зажег фонарь, осмотрелся и сообщил ему, что убиты одна женщина и трое мужчин, а один тяжело ранен.

«Поскольку было довольно темно, я заставил его поджечь сеновал, чтобы осветить место боя (как невинно все это выглядит!). Я спросил полицейских, находившихся поблизости, есть ли желающие войти в дом, но, к сожалению, вызвался только один. Тогда я сам вместе с инспектором Михайловым вошел в дом. Около дома мы обнаружили трех убитых подпольщиков, а в доме — жену хозяина дома, сам он был тяжело ранен. Я допросил его, и он сказал, что еще во время первой перестрелки подпольщики бежали через овраг, расположенный к востоку от дома. (Здесь полицейский лжет: Стою Маринов был без сознания и ничего не мог видеть. Областному полицейскому начальнику эта запись показаний была необходима, чтобы доказать, что семеро партизан не бежали у него из-под носа!)

После того как все было основательно обыскано, я распорядился сложить трупы на телегу и отвезти в село Лопян, чтобы оставить их на площади. Вечером я провел разбор операции и указал на допущенные ошибки, которые позволили четникам бежать».

Удовлетворимся одним-единственным из двадцати сделанных им выводов: «Полицейские из числа мобилизованных крестьян не только никуда не годятся сами, но и своим трусливым поведением неблагоприятно влияют на психику остальных полицейских».

В этом бою полиция кроме оружия убитых и нескольких рюкзаков захватила особенно ценные трофеи: «...Две пары рваных трико, два бюстгальтера, подвязки...»

— Второй день... прошел как будто во сне, — говорит Цоньо. — Тяжелее всего было для меня одиночество.

Полотенцем, которое оказалось у меня в кармане, я перевязал рану. Внизу еще клубами поднимался дым, но гарью уже не пахло. Туда я смотреть не мог, а все смотрел в сторону гор, где были вы.

Днем человек соображает лучше, но мысли мои были безотрадны. Товарищи наверняка убиты, но я не хотел этому верить. Почему же они не могли прийти? Я гнал от себя эти мысли...

Вечером я решил отправиться к бай Цако, может быть, они там? Но уже издалека до меня донесся запах пожарища, и я отказался от этого намерения.

Значит, они убиты...

Но я не мог не ждать на кургане.

Не буду рассказывать тебе о каждом дне. Я ждал товарищей в условленном месте, но они не появлялись.

Я не шевелился в своем гнезде из хвороста на Косматом, чтобы не расходовать последние силы, да и боль, лютая и обжигающая, зарывшаяся туда, в поясницу, стоило пошевелиться, расползалась по всему телу.

Но разве убитых ждут — скажешь ты. Ждут. Если я ждал, значит, все-таки надеялся. Может, им надо было сделать большой переход, чтобы замести следы, думал я. И они придут.

Но они не пришли. Надо было самому искать спасения. Где, кроме как в надежных горах, у вас!

Целый день я внимательно разглядывал дорогу. Когда наступили сумерки, поднялся — и в тот же миг свалился, свалился, как бревно. Застонал от боли.

Тогда я понял, что мне предстоит учиться ходить. Того опыта, который я приобрел с тех пор, как родился, теперь мне было мало. А одна ужасная мысль парализовала меня: что, если перебит позвоночник? Если так — пулю в голову, и конец!

Когда искры из глаз перестали сыпаться, я начал подниматься медленно, медленно, чтобы притупилась боль, как только боль появлялась, я закусывал губы и замирал. Потом еще немного... «Ой, мамочка, умру!.. Потерпи, еще чуть-чуть...» Я почти уже выпрямился, и в этот момент меня пронзила такая боль, что я откинулся назад. И боль утихла! Я имею в виду острую, невыносимую боль, а та, другая, была все время во мне. Я мог двигаться только отклонившись назад и в левую сторону. Я нашел палку, повесил карабин на плечо. «Ну, давай, Цоньо, посмотрим мы на тебя!» Я долго собирался с силами; прежде чем сделать следующий шаг, казалось, я колебался, делать его или нет. И пошел, говорю я тебе! Пошел.

...Сколько я шел? От боли в глазах моих все темнело. Внезапно земля исчезла, я начал падать. Казалось, конца не будет этому падению, но вот я стукнулся о землю...

Позже он наизусть выучил диагноз со всеми его мудреными терминами: пуля прошла через таз, задела второй люмбальный позвонок и вышла из тела. В каком-то миллиметре от спинного мозга...

Повезло, правда? Годами его лечат, а рана кровоточит, все труднее ему двигаться, правая нога сохнет. Снова отчаяние. Случайно Цоньо вспоминает, что после боя на пряжке его брючного ремня не оказалось стержня. Врачи просят его, чтобы он не