Русская классика, или Бытие России - Владимир Карлович Кантор

Тогда я не мог ощутить довольства собой, душевного спокойствия… Единственно себе я обязан моим комфортом. Мое сребролюбие благородно, потому что я никогда и ничего не крал, ни от кого не получал наследства, у меня ничего нет подаренного, найденного, заработанного чужими руками. Все, что у меня есть в комнатах, в комодах, на плечах, в кармане, – все добыто моей головой и руками… И вот добился же того, что сам себе владыка… Что же делать, не всем быть героями, знаменитостями, спасителями отечества. Пусть какой-нибудь гений напишет поэму, нарисует картину, издаст закон, – а мы, люди толпы, придем и посмотрим на все это. Не угодит нам гений, мы не будем насильно восхищаться, потому что толпа имеет полное право не понимать гения… Иначе простым людям жить нельзя на свете…»

Этот беспощадный, трезвый анализ слоя, еще только входившего в литературу, в общественную жизнь, сделан с грустным проникновением и пониманием его хороших черт и вместе с тем его пределов и возможностей, его ограниченности. Можно только поражаться прозорливости художника. Мы сознательно привели такую большую выдержку из Помяловского, чтобы был яснее тот образ, тот социальный и культурный тип, на фоне которого мы хотим анализировать Скабичевского и его деятельность. Во всяком случае, биографически важная для критика тема «бедных разночинцев» (пусть в переосмысленном виде, возведенная, так сказать, в идеологическую степень) постоянно будет присутствовать, как мы увидим, в его размышлениях о судьбах России и русской литературы.

Скабичевский окончил Ларинскую гимназию, которую вспоминал потом почти как бурсу с очень глубоко пережитым чувством обиды маленького мальчика, над которым глумились великовозрастные переростки, да и в смысле духовного становления, судя по его мемуарам, дала ему эта гимназия не много. В университет он поступил в 1856 г., когда началось общественное пробуждение после проигранной Крымской войны.

И тут надо сразу отметить, что, несмотря на свои незаурядные литературные способности, желание творить, несмотря на значительное самомнение, Скабичевский, в сущности, всю свою жизнь был, что называется, «человеком большинства», человеком кружка, человеком компании, то есть не тем, кто ведет, а тем, кто идет с другими. Разумеется, остается еще выбор компании, направление интересов, и тут Скабичевского трудно упрекнуть. Тянуло его всегда к прогрессивно настроенным кругам. Суть дела в другом. Эта тяга к компании, равнение на ближайшего соседа, быть может, и хороши в обыденной жизни, в быту, в общежитии, но из такого теста не создаются по-настоящему крупные мыслители и художники. Той невероятной силы и энергии таланта, личной независимости, которая могла противостоять любым жизненным и общественным ситуациям, какими в огромной степени обладали из критиков и Белинский, и Чернышевский, и Добролюбов, и Писарев, Скабичевский был лишен. Его спасение как личности было в том, чтобы примкнуть к какому-либо кружку, в котором духовные проблемы и в самом деле составляли бы содержание жизни.

Еще в университете он попадает в кружок Л.Н. Майкова, младшего брата Аполлона Майкова, кружок, как определял сам Скабичевский, либерально-бюрократического духа. Юному студенту, духовному провинциалу, это общение с людьми высокой культуры, очевидно, много дало. «В эти годы, – вспоминал он впоследствии, – семья Майковых производила на меня самое светлое и отрадное впечатление чего-то поистине идеального своим радушным гостеприимством, просвещенной гуманностью и проникновением всеми высшими и умственными, и нравственными интересами»[596]. В самодержавной России с ее отсутствием общественной и духовной жизни в масштабе страны кружки всегда являлись той средой, где создавался определенный микроклимат, который вырывал людей из чиновно-государственной и мещанской жизни, позволял увериться, что духовные интересы не фикция, что и в самом деле существует круг людей, который этими интересами живет.

Но было и еще нечто, привлекавшее Скабичевского, типичного разночинца, сына малообеспеченного чиновника, лишенного не только культурной, но и экономической, и протекционной поддержки, – это связи, которые он мог получить через Майковых, что было для него чрезвычайно важно: «Во главе нашего кружка стоял младший брат А.Н. Майкова – Леонид Николаевич, человек с обширными связями, и литературными, и иными, владевший обширной библиотекой и никогда не отказывавший товарищам ни в совете, ни в книге, ни в протекции по части снискания какого-нибудь литературного заработка, урока, а впоследствии даже и служебного места»[597]. И в самом деле, протекции Майкова пригодились ему, когда в 1861 г., по окончании Петербургского университета, он был принужден вести жизнь настоящего разночинного пролетария в поисках работы буквально изза куска хлеба. Майковы помогли ему получить учительское место по отделу русской словесности в училище Человеколюбивого общества и в Женском институте. Но его тянуло к литературной деятельности. И Скабичевский присматривается к другим кружкам, связанным с лучшими русскими журналами того времени.

4. И все же радикальный круг…

Житейские обстоятельства свели его с А.Н. Топоровым, близким к редакции «Современника». Все эти годы, с 1862 по 1865, он почти ничего не пишет, но в 1865 г. он написал «фельетон, в котором провел новый взгляд на Рудина, в оппозицию мнениям о герое Тургенева, высказываемым в то время Писаревым»[598]. Надо напомнить, что в это время «Современник» полемизировал с «Русским словом», прежде всего с его главным критиком – Писаревым. Фельетон пришелся ко двору и был в том же году опубликован в близкой к «Современнику» газете «Народная летопись». Влияние кружка А.Н. Топорова на мировоззрение молодого еще критика и на жизненные его устремления, подкрепленное литературной удачей, оказалось решающим и привело к расхождению с кружком Л.Н. Майкова. Начался поворот Скабичевского к компании более радикальной, чем прежде.

Сохранилось его письмо к Л.Н. Майкову, где уверенность в выбранном пути обозначена достаточно отчетливо: «Было время, когда мы все шли вместе; тогда нас соединяло множество нитей. Тогда у нас было мало сказать знакомство, а особенный союз с целию помогать друг другу в развитии. Теперь все эти нити оборвались, и мы пошли разными путями. Не будем спорить, чей путь лучше, истиннее; каждый думает про свою дорогу, что она прямейшая; это покажет будущее»[599]. Как объяснить этот поворот к демократизму?

Реформы, капитализация страны вызывали к жизни ту разночинную, демократическую массу, которая не могла удовлетвориться либеральными полумерами, послаблениями, желанием сохранить статус-кво, ибо для того, чтобы жить и нормально функционировать, эта масса нуждалась в гораздо больших буржуазных свободах, чем были даны самодержавием. Эти реформы могли устраивать житейски и потомственно обеспеченное либеральное дворянство, но для кормившихся только своими руками интеллигентных разночинцев требовалось, чтобы стеснений во всех областях жизни становилось меньше, ибо ей необходимы были точки приложения сил, которые казенная служба уже дать не могла[600].

В 1867 г. Некрасов пригласил, как мы уже упоминали, в «Отечественные записки» двух литературных критиков – Писарева и