Над картой Родины - Николай Михайлов

Многие старые города как бы растворились в новых, выросших рядом, зажили их интересами, приняли их название и сами обновились. На правом берегу Камы стоял древний город Усолье с бревенчатыми соляными шахтами, с купеческими амбарами, со старинным домом богачей Строгановых. Против Усолья, на другом берегу, в годы пятилеток вырос город Березники. Он включил в свою черту старое Усолье. На обоих берегах реки живут теперь рабочие, инженеры-химики. А на Днепре возле Днепрогэса и заводов Днепровского комбината в годы пятилеток был построен новый город — Запорожье. С ним слился старый Александровск и принял его имя.

Старые города по сути дела стали новыми.

Все города, какие у нас есть, обновились.

Лицо городов особенно сильно изменилось в национальных республиках, где города вплоть до революции несли на себе печать глубокой отсталости. Там на каждом шагу выразительно и красноречиво проступают черты нового.

Мысленно посетим оазисы Средней Азии, взглянем на ее городские поселения. Возле древних городов, живых памятников азиатского средневековья, возле полуразрушенных землетрясениями медресе и мечетей времен Тамерлана ныне стоят корпуса заводов, школ, многоэтажных жилых зданий. Там, где раньше тянулись к небу лишь кроны туркестанских тополей да минареты с гнездом аиста на крыше, поднялись заводские трубы, электромачты, радиоантенны. Покрылись асфальтом улицы, прежде рождавшие при каждом шаге облако лёссовой пыли, легли в бетонные русла арыки, бегущие вдоль тротуаров, арбу обогнал автомобиль. И в этих чертах раскрывается перед нами душа нового среднеазиатского города, сбросившего с себя лохмотья феодально-родового строя и быстро воспринявшего индустриальную культуру социалистической эпохи.

Широкий оросительный канал делил прежний Ташкент на две несхожие части. Два города жили в одном: «старый» и «новый». «Старый» — муравейник хижин, сложенных из лёсса, плоские крыши, гладкие наружные стены без окон, лабиринт узких извилистых улиц — кварталы, заселенные узбекской беднотой. «Новый» — европейского типа здания, просторная планировка, четкие шпалеры высокоствольных тополей, несмолкающее журчание арыков, трамваи, нарядные особняки царских чиновников и скупщиков хлопка. Два города — два полюса колониальных отношений.

Пройдем по улицам современного Ташкента, ставшего столицей Советского Узбекистана.

По-прежнему пересечен город широким каналом; и по сей день отделяет этот канал древнее ядро Ташкента от той его части, которая возникла сравнительно недавно, менее ста лет назад. Но это уже не грань двух миров, классовых и национальных, не символический образ социального размежевания. По обе стороны канала бурлит одна и та же жизнь — единая в интересах, помыслах, действиях. Много краше стал «новый» город: асфальтированы улицы, возведены красивые здания, впервые проведен водопровод, построен изумительный театр оперы и балета. Но все это не привилегия богатых, не заповедный круг капиталистических «цивилизаторов». Кто живет теперь в «новом» городе? Ткачи и токари, инженеры и врачи, студенты и советские служащие. Живут люди разных профессий и разных наций: узбеки, русские, казахи, украинцы. Разные — и единые: общая Родина, общие цели, общий труд.

Ну, а «старый» город? Остался ли он таким, как был? «Старый» город меняется еще быстрее. Из хаоса глиняных хижин смело проступают новые широкие и прямые проспекты. Люди строят школы и большие жилые дома, на улицах высаживают деревья, прокладывают новые линии трамвая и троллейбуса. Здешняя новая улица Навои едва ли не лучшая во всем Ташкенте. Созданы клубы, больницы, типографии. И в глубине обновленных кварталов возвышается памятник Ленину — великому учителю, под чьим руководством наш народ положил начало новой, социалистической жизни.

Так преображаются среднеазиатские города, стирая следы колониального прошлого, патриархальной отсталости, классового гнета.

Города Средней Азии изменяются, растут, отстраиваются. Но они сохраняют свой национальный облик. В Ташкенте на улице Навои, которая проложена на месте мазанок «старого» города, вы увидите памятник узбекскому поэту Алишеру Навои. Его воздвигли люди Советского Узбекистана в честь пятисотлетия со дня рождения своего замечательного предка. Город несет на себе черты уважения к национальному гению. Зайдите в ташкентский театр оперы и балета — вы услышите там национальную узбекскую музыку наряду с творениями Чайковского и Верди. Посмотрите на архитектурные формы, на отделку этого величественного здания, недавно построенного, — и вы отметите национальные черты. Вас поразит своим высоким искусством и работа русского зодчего и труд народных узбекских мастеров.

Расцвет новой жизни увидим мы в Тбилиси и Ереване, в Ашхабаде и Алма-Ате, в любом городе наших национальных республик.

В Тбилиси, где стоял дом царского наместника на Кавказе, вы найдете грандиозное новое здание правительства свободной советской республики Грузии. Вдоль Куры, куда выходили задворки домов, где вращались кустарные мельничные колеса, ныне пролегла широкая проезжая набережная. Новые улицы, новые мосты, новые дома, клубы, стадионы, даже новое «море» возле города. Всюду ростки новой, социалистической культуры. И наряду с ними — свидетельство, что под советским солнцем воскресла в своих лучших проявлениях древняя национальная культура. Об этом в Тбилиси вам напомнит, например, памятник, воздвигнутый гению грузинской литературы Шота Руставели. В чудесно обновленном Баку о том скажет памятник великому азербайджанскому поэту Низами. Во всех советских республиках развивается культура, социалистическая по содержанию, национальная по форме. И это отражается в жизни и облике наших национальных городов.

Перемены разительны, конечно, не только в Закавказье или в Средней Азии. Города и на Украине, и на Урале, и в Сибири, и в Центре приобрели новый, несвойственный им раньше, социалистический облик.

В старом Киеве или в Туле не было резкой грани, которая, подобно ташкентскому каналу, условным барьером отделяла бы одну часть города от другой, угнетенных от господ. Но во всех дореволюционных городах всегда существовало хоть и не столь явное, но не менее определенное размежевание кварталов по состоятельности жителей, по их сословности. Была дворянская часть города — особняки в стиле «ампир», вензеля на фронтонах, службы во дворе. Были купеческие кварталы — толстостенные дома, амбары с прочными запорами, сады с беседками, торчащие кверху гвозди на заборах. Были рабочие окраины — трущобы, ветхие лачуги, хибарки из гнилых горбылей и листов ржавого железа.

Такова и по сей день картина в капиталистических странах. Там города изменяются мало. Они сохраняют свой прежний облик, и этот облик продолжает нести на себе следы розни и контрастов.

В одних кварталах — буржуазия, в других — рабочие. В одних — роскошь, в других — бедность. В одних — дома с завитушками и зеркальными окнами, зелень, блеск; в других — грязь, каморки, теснота. Капитал сдвинул кирпичные стены, втиснул рабочих в подвалы, сплющил грудь у взрослых, раздул животы у детей. В столицах Западной Европы мы даже подметим определенную закономерность в размещении кварталов. Над промышленным городом поднимается дым заводских труб, и копоть садится на улицы, на дома, на людей. Господствующие ветры в Европе — западные, они сдувают дым и копоть в восточную часть города. И те, кто побогаче, предпочитают купить особняк или нанять квартиру с наветренной стороны, на западе. В Париже самые аристократические, фешенебельные районы — в западной и юго-западной частях города. Они хорошо распланированы, там мало фабрик, зато много зелени. Под боком и Булонский лес для прогулок.

А на востоке и севере Парижа — заводы, склады, бойни, рабочие кварталы, закопченные, нездоровые, тесные. Здесь на один квадратный километр приходится 60 и более тысяч жителей, а на западе — только 10 тысяч. За год в западных кварталах умирает от туберкулеза в среднем меньше 1 человека на 10 тысяч жителей, а в восточных и северных — 13.

Пожалуй, еще резче отличается запад от востока в Лондоне. На западе — буржуазный, благоустроенный Вест-Энд с большими парками, а на востоке — пролетарский Ист-Энд с ветхими, чуть не столетними домами, иной раз лишенными даже электрического света. Докеры, грузчики, складские рабочие живут на Собачьем острове, в Попларе. Маленькие домики на болотистой почве, дырявые крыши, обвалившаяся штукатурка, тяжелый запах плесени, сырости, гниения.

Наступил кризис, застопорился сбыт, и капиталистический город объят безработицей: он обеднел, пошел вспять. В австрийском городе Штейере во время того кризиса, который был четверть века назад, прекратился выпуск автомобилей — и город закрыл школы, погасил свет. Катастрофа и а рынке чилийской селитры привела к тому, что город Калета в Чили вовсе замер. С вырубкой лесов на северо-западе США исчезло около 80 городов, в свое время рожденных лесной промышленностью.